Глеб Пудов - Стихотворения

Проходя каждый день мимо мёртвой вороны,
я видел её разложение. Труп
сначала был сиз, словно купол Сорбонны 5 5 Cорбонна – архитектурный памятник, центр Парижского университета. ,
потом словно зуб
почернел. Роились вокруг разложения мухи
(о смерти вороны им ветер донёс
тяжёлые слухи),
потом прибежал и потряс полупорванным ухом
побитый машинами пёс.
Прошло две недели. Стояла погода
приятная нашим заморским гостям,
что грелись на солнце у входа
в гранитную крепость. Вороньим костям
тоже было тепло: побелели на солнце, истёрлись в песок,
и чуть позже прохожие люди
могли наблюдать у натруженных ног
пропадания чудо —
мокрое место. Да, мокрое место, где, тая, тропа
лениво людей подводила
к трамваю. Чуть позже природа (и снова не в срок)
весну сотворила.
Исчезла зима, и день был так тёпел и ясен.
На месте вороны явился цветок.
И был он прекрасен.

С оттенком грусти величавой,
с вселенским ужасом в глазах,
явился с местного причала
к нам некий юноша в очках.
В старинный город над рекой
приехал гений молодой.

Прошло два дня. Наш Оссиан 6 6 Оссиан (III в. н.э.) – кельтский бард. Шотландский поэт Джеймс Макферсон в середине XVIII века выдал свои произведения за перевод произведений Оссиана. Долгое время эта мистификация не была разоблачена.
провёл их тихо, сыт и пьян.
Он жил особой незаметной
в тиши гостиничных палат.
Цинично завтракал котлетой
и драил руки, как Пилат.

Всё шло чудесно в этом лучшем
из обитаемых миров:
порой грешно, но чаще скучно
в глуши пустынных номеров,
ведь непогода пиром пресным
его ссылала с книгой в кресло.

Прошло два месяца. Поэт
уже в вчерашнее одет
и рад вновь прибывшему гостю,
как увольнению солдат,
и всё же драит свои кости
a la помянутый Пилат.

Ах, простодушие провинций!
Прекрасна музыка глуши!
И кружевное полусвинство
и полусчастие в пыли!
Уже дежурный свой стишок
поэт наш тиснул в номерок

треской пропахнувшей «вечорки» —
испытанного средства порки
и похвалы. Теперь женат
и носит стёганый халат.
По вечерам с соседом в вист 7 7 Вист – карточная игра.
изящно – истинный артист! —
играет бывший Оссиан,
но, впрочем, тоже сыт и пьян.

Огонь не клеился к дровам,
сентябрь был на волоске,
и я в тревоге и тоске
чужим прислуживал богам.

И всё кричало мне: «Не тронь!»
Всё говорило мне о том,
что даже жертвенным скотом
чужой не выкупить огонь.

Светофор. Перекрёсток.
– «Здравствуй…»
– «Привет!»
– «Как дела?»
– «Да неплохо. А ты?
– «Всё по-старому. Знаешь, тут рядом кафе,
там так тихо, повсюду цветы…»
– «Не могу, я так занят, я очень спешу,
меня ждут. Ты звони. Ну, пока!»
– «До свиданья, но помни: ещё берегу
твоего горемыку-кота,
он ждёт тебя…»
– «Правда? А я и забыл.
Извини, побегу!»
– «Подожди…»
– «А кота я дарю. Для того, чтоб не выл,
погуляй с ним. Потом – утопи».

Опять распускаю дежурный ковёр,
ковёр с бахромою из шёлковых ниток.
И вечер, что руку над небом простёр,
мне хуже богами назначенных пыток.

Уплыла на запад подруга моя,
а я – Одиссей, я – владыка Итаки,
сижу во дворце, из окошка смотря
на пришлых невест перемирья и драки.

Гуляет в тиши коридоров мой сын,
отца за ковры и невест презирая.
А что я могу, если в духе перин
меня воспитала семья дорогая?

Прожил как цветок я в хрустальном дворце,
защитой он был от всех страхов и прозы.
Судьба – садовод в кипарисном ларце
хранила от ветра свою туберозу.

О, сын мой! Возлюбленный сын Телемак!
Беги из дворца, на свободу, в просторы!
Чтоб затхлая жизнь всех проклятых Итак
тебя не покрыла семейным позором!

Садись на корабль и назад не гляди!
Не гнись, не тушуйся ты в крае далёком!
Потомков своих, Телемак, пощади!
Сумей же разбить ты хоть несколько стёкол!

Я плыву средь товарищей сильных
на прекрасном большом корабле,
небеса улыбаются синью,
растворяясь в воде.

Над волнами Эвксинского понта
мы летим, у Студёных морей 8 8 Эвксинский понт, Студёное море – названия в древности Чёрного моря и Северного Ледовитого океана (соответственно).
мы врезаемся в ширь горизонта
перекрестьями рей.

Мы срываем с деревьев кокосы
и готовим искрящийся лёд
для запасов, которые просит
европейский народ.

Наши плаванья чудны, но всё же
почему-то я жизни не рад.
– «Отчего?» – вы киваете? «Боже!
потому что я – раб!»

Много лет посвятил преподобный Кирилл
укреплению церкви Христовой,
но просилась душа на молитву туда,
где нет прелестей града большого.

И однажды, когда он молитву творил
в своей келье холодной, сиянье
увидал он среди полуночных светил,
там, где крепится свод мирозданья.

И всё ярче и ярче светились огни,
приближаясь к кирилловой келье,
становились похожи на пламя они,
что цветёт по ночам в Белозерье.

И услышал Кирилл неизведанный глас:
– «О, изыди, изыди, игумен!
Наступает теперь твой назначенный час,
будет подвиг прекрасен, но труден.

Ты до смерти пребудешь в озёрном краю,
там, где лес шелестит над водою,
и построишь из брёвен землянку свою,
и поставишь там крест. За тобою

воспоследует брат. Ты прими его. Рад
он пойти. Как и ты, он бесстрашен».
И затем те лучи стали глуше в ночи,
занималась денница 9 9 Денница – заря. меж башен.

И главу преклонив, её встретил святой,
седина на висках серебрилась,
с благодарностью он у иконы святой
принимал Провидения милость.

Через несколько дней появился монах
Ферапонт и поведал, что много
в том озёрном краю, в тех сосновых лесах,
мест для тех, кто устал от земного.

Преподобный Кирилл в тот же месяц решил
отправляться в дорогу. И весь он
погружён был в те дни в тяжкий труд до зари,
но душою был бодр и весел.

На лазурной заре, когда в старой Москве
тишина от Кремля до окраин
обрамляет собой, словно белой стеной
небеса, и зловещее грает