Вячеслав Панкратов - Эмпирика любви, Евангелие от…

Десять минут, двадцать, полчаса, час…
В голове – не мысли: брожение, квас, —
Предположения по стенам нависли.
«И ныне, и присно,
и во веки веков, Аминь!» – Сгинь!

Жду. А завтра – уже сегодня.
Темная парадная, лестница, как сходни,
И хлопающая дверь железного лифта —
Словно издевка ироничного Свифта.

И – ты… И все стало дискретно:
Лестница, лифт, Свифт, – конкретно,
Словно на яркой картине Филонова:
Разобрано на части и снова – собрано.

– Здравствуй.
– Здравствуй… Ты здесь?
– Жду тебя.
– Мог бы и не дождаться.
(Реплика дня, втиснутая в пространство,
как инкрустации «ты» и «я»
от небрежения до прострации).

Идем по улице,
Она – гордо, я – ссутулившись,
И оба – молчащие, как иконы творца,
Бессловесно взирающие с амвона.
«К пра – от – цам!..

Если пришел, надо говорить.
(Быть или не быть? Бить или не бить?
Как бы глубинное не забыть?..
И почему так трудно любить…
Стрельца?)

Что это —
равнодушие? неприязнь? самомнение?
Или защитная реакция души,
выросшая до отторжения?

«Не – спе – ши…»

– Все. Я возвращаюсь назад. —
Чувствую, как напряжено ее тело.
Выдержит взгляд? повернет глаза?
Я же хотел ей что-то сказать?
Но почему на губах узда?
Где запредельность предела?..

– Если хочешь унизить другого,
Прежде всегда, унижаешь себя.
– Да?.. Прощай.

Истинно – зря.

И снова – улица, фонари – в раскачку,
В голове мыслей – вульгарная скачка,
Во рту – пересохло, пресно.

И только откуда-то из груди,
Все осознания опередив,
Давится разудалая песня:

«Не зови, рвать, так сразу, не зови.
Полюбил ты заразу – оторви,
Развесёлейшим глазом удиви,
Но не зови, брат, не надо, не зови.

Если больно, ты напейся, забури,
Прошатайся от зари и до зари.
Это ветер, он качает фонари,
Но не дури, брат, не надо, не дури.

Ты лицо свое улыбкой обнови,
Ты других своей улыбкой одари,
Только память за собою не веди,
Обойди, брат, эту бабу, обойди.

Нет, не можешь? Так себя ты обмани,
Ты ее глаза другими подмени,
Подхвати девчонку, с нею загуди,
Прижимай же, прижимай ее к груди…

Нет, не можешь?.. Даже песня – поперек.
Ногу – в стремя, сколько будет там дорог?
Не забыл ты, как любовью бередит?
Не боишься?.. Значит, будет впереди.

Но, не бреди, брат, не надо, не бреди…»

…Что ж чувство?.. Задушить его не сложно:
Оно ведь искренне.
Дымить сознаньем ложным —
легко…
Мозг – он наемный арестант:
понять – во времени,
почувствовать – талант!
А совместить одно с другим в движении —
такое удается только гению.

Мир стар, мир этот трудно удивить,
что от себя – в насмешку уходить,
что прятаться в заботы от любви…

А я не смог…
Зови ли, не зови…

Писать тебе? Не знаю…
И поймешь ли?…
Но все равно опять тебе пишу.
Все понимаю: объясненья пошлы,
И этим перед временем грешу.
Но не жалею,
не унижусь сожаленьем.
Не тороплю, не требую решенья.
Вокзал, вагон,
я уезжаю снова.
Забудусь старым,
а проснусь ли новым?

Ну, улыбнись, вернусь я вряд ли скоро.
Ты отдохнешь от надоевших споров,
Поднимешь загражденья на глазах…
А жаль, я не успел тебе сказать
Того, о чем написаны тома:

Любил в тебе – Тебя.
А что – Ты,
думай-ка сама.

Эксперименты вряд ли стоит ставить,
Я понял все: пора тебя оставить
И впредь не путать страсти и любви.
Нас опыт учит… Долго?…

Виз-а-ви. [7] Визави – лицом к лицу, фр.

Радостен? Доволен?..
Нет, благодарен Вам
За то, что был я болен,
За то, что снова стал писать.
И я с сегодняшнего дня,
Как мысль под этим солнцем волен,
И не боюсь я заболеть опять.

И снова жив мечтой,
И снова – ветры рвитесь.
Разочаровываться – Вы боитесь,

А я ищу себя очаровать.

Ну вот,
окончился и високосный год…
Твое молчание, не душит, не тревожит.
Взгляни, улыбка расслабляет рот
и меж бровей давно не морщит кожу.

Я снова – прежний, как в июльском дне:
спокоен, прост, не мучаюсь в сомненьях,
и глаз твоих я не ищу на невском дне,
и для любви в себе не лицемерю.

Устал пылать, остались теплые глаза.
На них ладони положи согреться.
Не многое сумеешь рассказать
в улыбке неустроенного сердца.

Но не грусти, что яркое в былом, —
ушедшее – да не затмит стоящего.
Мы все же больше будущим живем
и лишь немного – настоящим.

В ночных часах спокоен пульс Земли,
дыхание ее тепло и истово.
Меня сегодня мягкого возьми,
а завтра —
подарю себя искристого.

Змейкой тело, грудь, соски, —
тушь, эскиз.
Что задумчив?
Поседели виски?

Пальцы вылюбили кожу,
скул базальт.
Там за веками, быть может, —
дым-глаза?

Мякоть-губы,
эти губы – как хурма:,
плод запретный, но пригубленный —
дурман.

Шорох, шепот двух запястий
у волос.
Откровение ли, счастье
прорвало́сь?

Как дыхание – движение ресниц.
Озаренная, крылатая,
проснись!
Прикоснись губами к векам,
одари, —
в эту ночь свободой ветров
говори.

Молчит, волнуется, смеется…
И сердце бьется под ладонью,
как у птицы,
и тихое дыханье рвется…

Ресницы вздрогнули и губы:
– Ты любишь?
– Да, конечно да.

Сквозь ночь проходят города,
летят снега, идут дожди,
колышутся в надеждах дни,
в надеждах, поисках, сомненьях,
в движении чувств и слов движении.

Взгляд растворился в потолке,
щека – к щеке, рука – в руке.
– Ты спишь, да?
– Нет.
– Но этот свет?…
Холодный свет, лиловый свет
от уличного фонаря,
бледней, чем зимняя заря.
Лучи безмолвьем говорят,
два тела – тесно: грудь к груди, —
нагих, сейчас открытых миру.