Андрей Сутоцкий - Обере'ги Амара'нта. Книга стихов

Отцепленный состав томится в тупике.
Привычен стал пейзаж за окнами вагона.
Но где же паровоз?.. Растаял вдалеке
И памятником стал на стыках перегона?..
Отечество – плацкарт, где узкий коридор —
Дорога в два конца без выхода и входа.
И скучный проводник, что мягок и нескор,
Приносит нам в ущерб сомнительную воду.
А тамбур – на замке. Вот если бы открыть…
И выйти на луга за воздухом и цветом!..
Но лгут диспетчера, спокойны и хитры,
Что надо подождать: свобода под запретом.
И кто на что горазд, и кто на что талант…
Мы силимся создать иллюзию комфорта…
Но жизнь трещит по швам, рябая от заплат.
Как больно быть людьми, – людьми второго сорта.
А кто-то всё поёт, что, вроде бы, к утру
Подцепят нас и вновь потащат по маршруту…
В оседлости своей нам страшно:
– Не к добру-у-у…
– Да вы не бойтесь так: они ведь просто шутят…

Но где же паровоз?.. Разносчики газет,
Не ведая стыда, по кнопке возникая,
Ответствуют:
– Друзья, а паровоза – нет.
Счастливого пути. Судьба у вас такая.

У нас на Малой Бронной
Вовсю идёт ремонт,
Где в спаленке укромной
Устроил я бомонд.
Ко мне пришли три друга
И пять лукавых дев.
Я усадил их кругом,
В глаза им посмотрел
И был слегка взволнован,
Не зная, что сказать.
Непросто в доме новом
Живую речь связать.
О чём-то актуальном?..
Но всё, как мир, старо.
Молчать?.. Феноменально!..
Раскладывать таро…
Гадал я: «кто же первый?..»
И вскоре «номер три»
Сказал:
– Ребята – нервы…
– Да ладно те, умри… —
Ответил «номер пятый».
И, где-то, через час,
Под горький вкус салата
Вино попало в нас.
Потом дурацкий хохот,
Тупой банальный стёб…
И стало мне так плохо
В кругу пяти особ…
Но вот ушли три друга,
За ними – пять девиц…
Сменяя их, без стука,
Проник в квартиру Фриц.
В руке держал он книгу
(закладкою – вопрос)
И, вмиг создав интригу,

Устроил мне разнос.
Мы спорили до ночи
И понял я не вдруг,
Что Фриц, промежду прочим,
Мой самый лучший друг.

Мораль проста, как спичка:
Когда во взглядах – ложь,
Спасёт не «косметичка»,
А тот, кого не ждёшь.

Пропита вся получка.
Крутится под ногами
Шариковая штучка,
Твёрдая, будто камень.
Или я к ней привязан,
Или я к ней прикован…
Это же, блин, опасно…
Это же, блин, фигово…
Ни побежать, ни прыгнуть
В «двадцать седьмой» трамвайчик…
Ни интервью, ни выгод,
Чтобы поймать удачу.
Не передать – измучен,
Следую к психиатру:
– Шариковую штучку
Мне отцепить бы надо…
– Употребляли херес?..
– Это же ненаучно…
– Certe cadaver, eris —
Ваша зовётся штучка.
Вы бы на всякий случай
Гробик себе купили,
Чтоб никого не мучить…
Оп-па!.. – и вы в могиле…
– Что же мне делать, доктор?..
Может быть, водки с перцем?..
– Нате, коль есть охота,
Или второе сердце…

И при плохом настрое,
Выйдя из кабинета,
Вижу, у стенки – двое,
И с вискарём, при этом.
Кинул я взгляд на рожки
Да на хвосты козлячьи
И пробубнил:
– Немножко
Повоздержусь… Иначе —
Вмиг под баян… Обидно.
В образе неразлучных,
Бесы вздохнули:
– Видно,
Шариковая штучка…

Глянул я тут се в ноги,
И не увидев груза,
Выдохнул – «Слава Богу!..»,
Только вот как-то грустно…

Шептал босанову классический дождь
(Как щётки* – играл он на томе рабочем*),
И был он слегка на джазмена похож,
Особенно в профиль похож был он очень,
Особенно – тучей одной, за углом
Гранитного дома с глазастой аркадой.
А подле неё, где богиня с веслом,
Сидел на скамейке художник Аркадий.
И струйки, что вились в его волосах
Каштаново-русых, спадавших на плечи,
Стекали по драпу пальто в небеса,
В которых за музыкой пряталась вечность.
И был тот Аркадий немножко влюблён,
Отнюдь не в актрису с четвёртого курса,
А в дочку завмага, всем правдам назло…
Что варит супы она, умница, вкусно —
Вне всяких сомнений. Теперь и ему…
Ну как не влюбиться голодному брюху
В такое сокровище? Чем не l’amour,
Пухлявым Амурчиком дышащий в ухо?
А в сумрачном зале с десятком рядов
И маленькой сценой, пропахшей духами,
Скучала актриса и, плача в подол,
Краснела от злости к кухарке «нахальной».

Но кто его знает, что будет потом…
А может, действительно, через желудок
Лежит этот путь?.. Но пока что о том
Страдать не хотелось Аркадию. Трудно
Несмазанным стрелкам старинных часов
Крутиться по кругу… И дождь, не стихая,
Смешным тополям наводя причесон,
Какими-то глупыми лился стихами.
Щётки* – барабанные палочки с металлическими
щётками на конце.
Рабочий том* – малый барабан ударной установки.

Более чем уверен, это, как пить – они:
В рыхлом дождливом небе, напоминая брошь,
Нагло летит-сверкает, наши тревожа сны
И оставляет шлейфом тусклое серебро —
Нечто.
– Заходит слева, – передаёт пилот
(нервно мерцают кнопки, страшно дрожит штурвал), —
Переместилось вправо… И над крылом и под —
Пу'рпурное свеченье. Сильный толчок. Провал —
Хуже воздушной ямы!..

Не самолёт – модель
В быстрых руках мальчишки, склеенная на раз…
Где же ты, грозный Шива?.. где же ты, Прометей?..
Где же вы, Боги мира?.. Мы призываем вас!..
Странно: понять хотели, слушали темноту,
Переполняли небо волнами и мольбой…
Что же случилось с нами, смелыми, на лету?
Чем, непонятно, вызван аппаратуры сбой?
Сфера, а может, призма, чиркнув лучом о борт,
Переместилась влево и… отошла назад.
– Следуйте прежним курсом…

И над крылом и под —
Пурпурное свеченье.
Острая боль в глазах.
Пренебрегая гулом выдохшихся турбин,
Будто не видя смысла в выходе на контакт,
Нечто ушло в иное с большим числом орбит,
Вновь запустив на время песенку про «тик-так».

Мало ли что мечтаем, мало ли что хотим,
Выставив достиженья на стеллажи витрин!..
Да, попытаться вспомнить, кто мы себя внутри…
Да, попытаться вспомнить, вспомнить и…
раз-два-три…

Когда же вы все уйдёте?..
Товарищи, надоели!..
Не глупо ли на излёте
Болтать о каком-то деле? —
С игрушек снимая плесень,
Опять воскрешать ушедших,
Смыкая союзом «если»
Ряды аморальных женщин…
И в области реставраций,
Спасая себя значками,
Вы тащитесь от оваций
Сверкающими сверчками…
Я вижу, вам безразлично
В какую влезать одежду…
Лишь только б иметь добычу
Да «кругленькую» надежду.
Ну что мы поделать с вами,
Сидящими в ложах, можем?..
У каждого есть призванье.
Видать, и у вас есть тоже…
Из жалости, не иначе,
Мы слушаем ваши речи,
Шурша папиросной пачкой,
Отпущенной нам на вечер.
Конечно, у вас солдаты…
Конечно, у вас валюта…
И мы понимаем – надо,
Боимся, что будет худо…