Елена Крюкова - Первобытные

– Ох-ха!.. Ох-ха!.. – ворочаются в углу пещеры, близ Гладкого Валуна, распатланные старухи. Под боком у старой Фанио верещит младенец: Гэ нынче ночью родила. Гэ лежит лицом вниз, постанывая, на шкуре седого леопарда из страны Хаора – оттуда мы сюда пришли. Пещера – наш временный дом. Мы отдохнем, напитаем младенцев, накормим стариков, поохотимся вволю, высушим шкуры – и дальше пойдем.

Гэ, как ты стонешь, Гэ. Неужто это так больно?

– О-о, женщина, больно все, за что ни схватятся твои руки и ноги, – бормочет Фанио, и мелкой росою течет по вискам ее, по щекам, по шее пот, мешаясь в яремной ямке со старческими слезами.

Гэ, успокойся. У тебя во рту камень яо – он утишает боль.

Боль – это воспоминание о боли, которая прежде была. Чем сильнее мучила – тем острее воспоминанье.

А меня как зовут?.. Я помню, меня как зовут?..

– Э-э!.. Ох-ха!.. Огонь гаснет, гаснет огонь… Где Хранительница огня?.. Где Рыжая Лисица?..

Озираюсь беспомощно.

– Анеле!.. Анеле!.. Иди. Гаснет огонь. Где хворост? Дуй! Дуй сильнее!.. Щек не жалей!.. Анеле!.. Анеле!..

Я наклоняюсь над крохотным красным комочком: то ли огонь, то ли ребенок, то ли лисенок. Дую усердно, видя щеки и губы свои. Огонь мечется, ластится. Глажу его. Он кусается. Смеюсь: кусайся, щенок. «Анеле!..» – звенят молодые голоса, хрипят старушечьи глотки.

Неужто это имя мое?..

…Над квадратом плеч – мощная голова бодает воздух. Не воздевай надо мной бугристые руки: они блестят маслено, золотисто, заросшие ковылями нежной прозрачной шерсти, я хочу этих рук и не хочу, я боюсь этих рук и не боюсь.

А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:

– Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..

Пусть так – счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»

Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало – так часто дышал он.

Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.

– Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.

Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.

Я увидала его во весь рост – Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.

И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.

А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:

– Твоя Лисица!.. Твоя!..

И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.

– Каково быть украшением Хэша, дитя?..

Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.

– Я не дитя.

– Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..

– Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.

– Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..

У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.

– Я верю всему. Покажи талисман!

Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.