Елена Крюкова - Сотворение мира

«Ты рехнулся! Ты пьян…»
Папироса — во снег.
«Каждый лоб — осиян.
Каждый зверь — человек.»

«Ну, мужик, ты даешь!..
так присядем — давай?..»
В сумке — клады: и нож,
И тугой каравай.

И под снежной тоской,
Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят — всей душой.

Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.
Говорят, говорят и едят теплый хлеб,

Поправляет Ему снеговой воротник:
«А тебе бы жену, одинокий мужик!..»
И глазами блестит: я, мол, тоже одна…
И реклама горит в высоте, ледяна.

Это двое чужих, это двое родных:
Умоталась невеста, печален жених —
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, — пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою —
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
быстротечна Любовь.

Этот город стоял на высокой горе,
А внизу ледяная река бушевала.
И широкая Площадь январской заре
Все объятья свои, все Кремли раскрывала.

И в лучах васильковых, из масляной мгля,
Где зверюшками в снег сараюшки уткнулись,
Шел на нас Человек. Очи были светлы.
Руки к нам, как дубовые ветви, тянулись.

Он стопами босыми на лед наступал.
От холстины одежд, от очей голубиных
Исходило свеченье. Он снег прожигал
Пяткой голой, тяжелой, землею — любимой.

То свечение так озаряло простор,
Что народ начал кучами, ближе, толпиться —
И стоял Человек и мерцал, как костер,
Освещая в метели угрюмые лица…

И торговки покинули мерзлую снедь,
И старик закурил «Беломор» неизменный…
И сказал Человек: — Я не смог умереть.
Я в сиянии синем иду по Вселенной.

Люди, милые люди, — я так вас люблю!
Вы измотаны ложью, трудом, нищетою…
Я на Площади этой вам радость молю —
Хоть терновник пурги у меня под пятою.

Я люблю вас, родные, — любите и вы,
О, любите друг друга!.. Ведь так это просто!..
Только рев дискотеки да финки братвы,
Да — насилием крика пропоротый воздух…

Дочь плескает во старую мать кипятком…
Сына травит отец нефтяною настойкой…
О, любите друг друга — в дыму, под замком,
Во застенке, под блесткой больничною койкой,

В теплом доме, где пахнет неприбранный стол
Пирогами и мятой, где кошки и дети
Вместе спят! — В богадельне, где — легкий укол —
И затихнет старик, словно выстывший ветер…

Я вам слово златое пригоршнями нес.
Я хотел вам поведать премудростей много.
А увидел вас — не удержался от слез,
Даром что исходил вековую дорогу…

Бросьте распри! Осталось недолго вам жить.
Ветр завоет. И молнии тучи проклюнут.
О, любите друг друга! Вот счастье — любить,
Даже если в лицо за любовь тебе — плюнут.

И на Площади зимней,
так стоя средь вас,
Говорю вам я истинно — в темень, во вьюгу:
О, любите друг друга!
Навек ли, на час —
Говорю вам: любите, любите друг друга.

— Кого там бьют?..
Кого там бьют?..
Не зря, должно,
Творится суд!..

— Расправа та —
Тяжка, крута:
Больней кнута,
Немей креста…

— Ударь сильней!
Пусть вон — нутро…
Да меж бровей,
Да под ребро!

— Какой ценой? —
Ударь сильней!
Жила княжной —
Из лужи пей!..

Женщину бьют на январском снегу.
Голую, немолодую.
Кто — по-лошажьи — хрипит на бегу.
Кто — по-собачьи — лютует.

Господи, как же ей больно, должно!
Люди вины не прощают.
Кровь на снегу — это злое вино.
Голое тело мерцает.

Людям потребен лишь тот, на кого
Беды свалить, будто в Святцы…
Людям виновный нужнее всего.
Грешница? — Бей ее, братцы!

Бей за грехи, бей за дело и впрок!
До горлового надсада!..

Голую — бьют на скрещенье дорог.
Ежели бьют — значит, надо.

— Стойте! Не бейте.
Безумное тело пожалейте.
Ты, пацан, — что глядишь на перламутр грудей?..
А кастет в кулаке — чтоб ударить больней?!
Ты, серебряная старушка — вяленая чехонь!
До сих пор от пощечины горит твоя ладонь.
А ты, парень, что красный околыш нацепил? —
Ты так следил за порядком,
пока бабу били,
что сам ее чуть не убил…
Девка, лови монету. Пойди, шалава, вызови врача!..

(Опускается перед избитой на колени).
Прости нас — за это…
На тебе тулуп с нищего плеча…

(Сдергивает шубу и укутывает в нее Нагую).

ТОЛПА (рыком):
— У, сволота!..
Поглядеть — так прям свята…
У, морда, дрянь…
Ты попробуй с земли встань…

Сынка мово совратила:
Уж любила — так любила!..
Так любила — стыд и срам!..

— Так любила — как всем вам

И не снилось, милые.
Так — как за могилою.
Так — как до рождения
И до Воскресения.

Подошел Он к Нагой. Ее в шубу закутал.
Под глазами Его отступила толпа.
Засиял Его лоб, золотой Его купол,
Над зимой, над толпою, что выла, слепа.

И сказал Он, сцепивши худыми руками
Ее плечи, истоптанные, в синяках:
— Кто из вас без греха —
пусть в нее бросит камень.
А никто — Я ее понесу на руках.

И стояли все — идолы да истуканы!
А Он крепко блудницу в охапку схватил
И поднял ее ввысь — от любви своей пьяный —
Прямо в горестный ход одиноких светил!

И сама она — грузная, немолодая —
На руках Его сильных от боли дрожа —
Засияла звездою январского Рая —
Солью льда
на блесне дорогого ножа.

Ой ты, буря-непогода —
Люта снежная тоска!..
Нету в белом поле брода,
Плачет подо льдом река.

Ветры во поле скрестились,
На прощанье обнялись.
Звезды с неба покатились.
Распахнула крылья высь.

Раскололась, как бочонок —
Звезд посыпалось зерно!
И завыл в ночи волчонок
Беззащитно и темно…

И во церкви деревенской
На ракитовом бугре
Тихий плач зажегся женский
Близ иконы в серебре…

А снаружи все плясало,
Билось, выло и рвалось —
Снеговое одеяло,
Пряди иглистых волос.

И по этой дикой вьюге,
По распятым тем полям,
Шли, держася друг за друга,
Люди в деревенский храм.

— Эй, держись, — Христос воскликнул, —
Ученик мой Иоанн!
Ты еще не пообвыкнул,
Проклинаешь ты буран…