Леонид Вариченко - С царём в голове. Мастерская современного каприза

Уже и лету близился конец,

Фактически – открытие сезона.

В семнадцать лет и под венец резонно,

Уже пора. Какие тут фасоны!

И дочку в ложу усадил отец.

И возражений не было почти

У Анны по отечеству Петровны.

Что шутовство, что кушать макароны…

Приехала и села у колонны.

Отца не любишь, так насильно чти.

И началось, и хор себе вопит —

Сам не уснет и многих в зале будит,

И скрипки вряд ли кто-нибудь осудит,

Да и Островский, по либретто судя,

Довольно-таки непростой пиит.

Но лучший – Лель! Премного поразил,

Вернее что, конечно, поразила,

Поскольку женщина. И ариозо мило,

И видом не противна, не претила.

И досмотреть у Ани стало сил.

Впервые поглазеть на суету

Московских пустяков не возбранилось.

Потом не раз «Снегурочка» приснилась.

С затворничеством Анечка простилась,

Впервые вкус шампанского во рту.

И в довершенье выкинул отец

Один из номеров. Явился в ложу,

Купец-предприниматель, видно, тоже —

И двадцать пять, и не женат похоже —

Из Стружкиных, Мартын, ей-ей, хитрец.

3. (Аптекарь)

Владеть наследством начал он давно,

У Стружкиных мужчины жили мало.

Отца уж в семьдесят втором не стало,

До сорока немного не достало.

Глядь, и Мартын Миронычу вольно.

Но не творил сынок большого зла.

Строга маманя, Лидия Иванна,

Блюла хозяйство, как это ни странно,

Ложилась поздно и ставала рано,

И гордо честь вдовы купца несла.

В Борисовом фамильный дом стоял:

Конюшни – блажь покойного Мирона,

Поля, луга и псовые загоны.

Хозяйство и по тем годам огромно,

И челяди-прислуги счет не мал.

Хозяйка Лида успевала все:

Свое в порядке строгости хранила,

И к сестрам заезжала, не забыла,

Что неспособны править, хоть и милы.

А их Орехово доход несет.

Стоит в соседстве, не тяжелый крюк,

И все одно – завещано Мартыну.

Так что, как праздник, сластей на полтину,

В охапку нежелающего сына

И к теткам с пряниками, и не вдруг.

Однажды прихватило сердце враз.

На вид-то здорова была купчиха,

Но тут слегла. Мартын нежданно лихо

И лекаря сыскал в момент и тихо,

И научать себя не дал. Мать спас.

Потом и интерес завел себе

Таблетками да порошками боле,

С людьми связался, что уколы колят,

Клизм, ядов накупил, английской соли

И развернул «Аптеку» на Трубе.

С Фатеевым поставки завязал,

Открыл вторую на Таганке кряду…

Тут в опере Анюта, глаз отрада.

Мартын запал, женился – семьи рады —

Дегунино за ней в приданом взял.

4. (Порок)

Царь Александр трудился в меру сил:

Министров проверял – пусть не жируют,

А то свернет реформ – одну-другую,

Бомбистов припугнет и… затоскует.

Тогда и отдыхал, и водку пил.

Малютка Минни, как жену он звал,

Была строга и пьянство запрещала,

Сперва терпела и увещевала,

Позднее и решимость проявляла.

Но все ж он был любим и это знал.

Черевин Петр, вдруг вызванный с утра,

Как друг и адъютант, и вождь охраны,

День узнавал по толщине стакана

И фразе самодержца-великана

О том, что «голь на выдумки хитра».

И флягу доставал из сапога,

И обеспечивал отъезд внезапный

На ближний финский их северо-запад —

Туда, где уж царица точно сцапать

Дурную руку пьяниц не могла.

Конечно, поведенье не в пример

Такое ставить ни державным детям,

Ни тем, кто за историю в ответе.

Но сей порок, чем длительней на свете,

Тем неискорененней прочих вер.

Текли беседы без «мерси-пардон»,

Душа свои вытаптывала тропы,

Ловилась рыба и ждала Европа —

День проходил, другой… Был отдых допит,

И Царь с улыбкой возвращался в дом.

При всем при этом юный Николай,

И слабый, и ранимый с виду мальчик,

Воспитывался в строгости, тем паче,

Что обожал отца он и иначе,

Как «батюшка», не звал. У Бога, знай —

Свои границы для порока есть,

И перегары «бурого медведя»

Жена прощала с чопорностью леди.

И добр отец, и благоверны дети,

И трон их свят, как место, где присесть.

5. (Тезка)

К тому союз развитие имел

Фатеевой Анюты и Мартына.

Любовь ли, время ли всему причиной,

Но изменилась бытности картина —

В семье родился сын и здоровел.

Сперва должна была родиться дочь,

Но что-то, несомненно, помешало…

Досадовали, но не задержало

С попыткой новой горе. Дорожала

«Аптека» Стружкина, и слезы прочь.

И вот – награда, парень! Как назвать?

Откуда быть сомненью? Это что же,

Не помним, кто России всех дороже?

Единственно – наследник, правый Боже!

Державен будет тезка, так сказать.

И новый Николай взглянул на мир,

И рот открыл, и засучил ногами.

Такое повторяется веками,

И понимаем мы в словах и в камне,

Что этим-то нам вечный мир и мил.

Светилась Анна. Слезы позади,

Она уже согласна и на Нюру,

Как муж ее прозвал однажды сдуру.

Вновь обрела младая мать фигуру

И веру в то, что впредь должно везти.

Мартын Мироныч же, микстур гигант,

Москву уже опутал фарма-сетью,

Имел теперь наследника и метил

В старшины гильдии. Попутный ветер

Тому не дует, кто есть дилетант.

Но Стружкин благодарен был судьбе.

Он дорожил болезнями народа.

Все ладно, сыну, глянь, четыре года.

И вот, уж точно: ни война, ни мода —

Случись на всю империю «ЧП».

Крах! Царский скорый поезд поутру

В каких-то Борках перевернут. Драма!

Все, слава Богу, живы! Свечи в Храмах.

Тут с нарочным в Таганку телеграмма,

И вызван Стружкин в Питер ко двору.

6. (После крушения)

Все обошлось, и Царь с Царицей цел,

И дети все здоровы, и особо

Наследного Царевича особа.

И двор по насыпям и шпалам собран.

Министр путей прилично в лужу сел.

Когда Сан Саныч крышу головой

Держал вагона, где с семьей обедал,

О героизме он своем не ведал,

Лишь размышлял, намного ль вспухнут беды

Случайностей испорченной молвой.

Конечно, и комиссии отчет,

И милованье стрелочников битых,

И мудрые соображенья Витте,

И сопереживанье пестрой свиты —

Все чередом своим перетечет.

И преданный с рожденья личный врач

Поможет всем и словом, и слезами.

И все же Царь нахмурится усами,

Что пластыря не хватит, как сказали,

На ягодицу сыну… «Где палач?!»

Уже проехав Харьков, Государь

Спросил, как бы случайно, багровея:

«В столице две «Аптеки»? У еврея

И немца древнего? Теперь радею

За русских лекарей опять, как встарь!»

Желанье влет, опережая пыл

И поезда, и слов, и даже мысли!

Телеграфисты на ключах повисли.

Микстуры Шульца в тот же миг прокисли,

А Лившиц сам себя же погромил.

Лишь пара дней прошла, уже доклад:

«В Санкт-Петербурге, вызову согласно…