Леонид Вариченко - С царём в голове. Мастерская современного каприза

В запарке счастливы и где плечо бы:…

Мартын гулял и был в делах не в счет.

На лотерею Анну взяли вновь,

Все помнили успех, и ей приятно.

Тут – Александр! Лишь на два дня, понятно,

Лишь повидаться и потом обратно.

Черевин, знай, свидание готовь!

Никто и не заметил этот час,

И Ярмарка кипела и шумела.

Да разве долго ли, когда умело!..

А было ли? А может, лишь хотела?

Ни нам у них спросить, ни им у нас.

16. («Исповедую…»)

Лейб-медики решили – в Беловеж.

Сентябрь: и чистый воздух, и охота.

Но сон пропал, теперь еще забота,

И нет охоты, мерзкая погода,

Тоска и смена вымокших одежд.

Дорога, в Спале легче, взял ружье,

Подумалось уже не о здоровье.

«Петр, скоро ведь умру, я приготовил

Там сумму… не сочти…» Черевин бровью

Ответил – будто сделано уже.

И вот, он снова в строгости диет,

И все, чем ни попотчуют, противно,

И слаб вдруг стал ходить, так прихватило.

На юг решили, грустная картина,

И от недугов уж просвета нет.

Ливадия. А пульс не ниже ста,

Опухли ноги, и в груди давленье,

Бессонны ночи, дни же в сонной лени —

Второй этаж – теперь в кроватном плене,

Мощь высохла, и весь – белей листа.

Императрица ясно поняла,

Что раньше мужа умереть не сможет,

Профессор Лейден со шпионской рожей,

Агент Вильгельма, телеграф тревожит,

И Цесаревич уж ведет дела.

И мучает отек, и кожный зуд,

Но он в уме, и под контролем мысли.

Невесту сына вызвали, Алису —

Десятое, октябрь, с дороги, быстро

Успеть благословить и скинуть спуд.

Двадцатого уже всю ночь не спал,

Пытался закурить, бросал, ломая,

Попил с женою кофе, понимая,

Что все… Чшь!… «Исповедую…» читает,

И голос вдруг торжественнее стал.

Обняв руками крепко, как могла,

Царица ощущала, пульса нету…

И это ей конец земного света!

Учиться жить без Саши? Безответно?

Так надо! Сын взошел! Рассейся мгла…

17. (Маруся)

Маруся родилась в февральский день,

Да в среду, на Никифора Святого.

К рожденью в доме было все готово,

Но не хватило самого простого —

Здоровья Анне вытерпеть предел.

К Мартыну было страшно подойти:

То радовался он, а то вдруг в слезы,

То тихим был, то расточал угрозы,

То голым пробегался по морозу —

В горячку все грозило перейти.

Потом-то он, конечно, подсчитал,

Когда стал трезв до марта, на неделю,

Все вспомнил, даже высох в теле…

Но девочку они давно хотели,

И отчество Мартыновне он дал.

А Лидия Ивановна – кремень,

С теченьем неизбежных ритуалов

Спокойнее и сдержаннее стала,

Спала, пила и ела очень мало,

И в церковь успевала каждый день.

С крещением отдельная возня.

Сначала похороны проскочили.

Мартын, как сыч, не подошел к могиле.

Чуть позже Николая привозили,

Екатеринодарская родня.

Самой-то бабке скоро шестьдесят,

Но родственников ловко разводила:

Одну купать, другие на могилу,

А третьему тоска, как в спину вилы,

Его не троньте. Полон сад досад.

Марии Стружкиной уж месяц был.

К вдове заехал вечером Черевин,

Ушли во флигель, самовар нагрели…

А впереди пасхальные апрели,

Наказ исполнил вточь, как в память вбил.

Сквозь эти суетливые дела

Никто не глянул в метрику ни разу —

Год девяносто был шестой указан

Заместо пятого – дьяк, пьянь, зараза.

Маруся год жила, как не жила.

18. (Генерал-адъютант)

Без адъютанта жить не может Царь.

И после смерти по уставам строгим

Был рядом и в покое, и в дороге,

И вот, порядком, через год с немногим

И генерал Петро почуял старь.

Его любили все, он был родной.

Охрана – то же платье и поклажа.

Хворая, чувствовал добро и даже

Визитом он Царицы был уважен,

Но мучился он мыслию одной,

Что тайну забирает он во мглу

О царской отпрыске. Как ей без глаза?

Хоть и исполнил, вроде, все наказы,

Бывает, что в судьбе не хватит раза,

Подмоги чьей-то не сломать иглу.

И передали новому Царю,

Что бывший генерал охраны трона

В тяжелом настроенье похоронном

Желал бы с уважением короны

Открыться тайною души в миру.

Был Николай вполне не удивлен.

Он знал Черевина еще ребенком,

Его басам он вторил смехом звонким,

И на воде устраивали гонки…

И поспешил принять его поклон.

Пришел, присел, и вскакивать не дал

Он старику, прикованному к ложу,

И выслушал внимательно, и что же?

Узнал! Да то, что и попу негоже

Знать, но волненья вида не подал.

«Отца судить – неправильный резон.

И прав солдат, что мне доверил тайну.

Приглядывать за девочкой я стану.

Как вышивается по жизни странно…»

И в лоб поцеловал, держа фасон.

Отпели-то наперстника в полку,

А в Серафимах попрощались с прахом,

И как просил, за голенище махом,

На встречу с упокоенным монархом,

Вложили тихо фляжку коньяку.

19. (Штырь)

Решился старый Петр довышивать

Рисунок, вдетый Александром в пяльца.

Боролись в нем «хочу» и «рад стараться»,

Но не крестом же молча прикрываться!

Тишь тишью, но извольте, гладь, так гладь.

А презанятный выходил узор:

Мать схоронили, и с нее нет спроса;

Седьмой десяток бабке, ладно, сносно:

Мартын – одно названье с сизым носом.

Коммерцию забросил, впал в разор.

«Аптеки» и Борисово – в заклад!

Но пыжился, да с прежнею сноровкой,

В два года путь прошел без подготовки…

От «Яра» с песней прямо до «Хитровки».

И был не то, чтоб горд, но глупо рад.

В тумане, будто в бане, огоньки —

Зазывно тлеют чугуны с тушенкой,

Чадят махоркой чьи-то в прошлом женки

В кормильцев чьих-то. Облака лишенных,

И в Центре, все близ Яузы реки.

На местном языке – Трактир «Сибирь» —

Мартынова любимейшая яма.

В наплывах полутемного бедлама

Ему была приятна вся программа,

И он уже свыкался с кличкой «Штырь».

Держал «общак», судил при дележе,

Ведь не пропьешь купеческую сметку,

Фортило в карты, кушал не объедки,

И вспоминал таганский дом он редко…

А Маше – три с копейками уже.

Ивановна не верила слезам.

Сын проклят, а самой достало хватки.

Читала с внучкой вслух она загадки,

Когда вечор городовой Лохматкин

Про сына бабе Лиде рассказал.

Зарезан был в Столешниках с утра.

В вонючем сюртуке, в следах пирушки

Визитку отыскали – не игрушки:

«Гильдстаршина, Мартын Миронов Стружкин,

Купец, «Аптеки» постовщик двора».

20. (Наследство)

Что ж нам оставил горе-фармацевт?

Одни долги и толпы кредиторов.

Дегуниным покрыли с недобором.

Таганский дом остался – без простора,

Но можно жить. Такой, вот, всем рецепт.

Борисову с конюшнями давно,

В закладе бывшим, отмахнули ручкой.