Александр Волог - Берегиня

…Я всё болтаю, не слушай,
вам, мужикам, не понять,
хочется высказать душу.
Ну, обними же меня!
…В родах участвуют двое,
ну, вылезай же, сынок!
Будем шептаться с тобою
по вечерам, перед сном…

…Пусто и холодно с краю.
Страшная, злая кровать!
Что ж это? – вот, помираю,
Не с кем и слова сказать…

Что-то опять в газетах
Стали считать ракеты.
Где-то опять движенье
В пользу вооруженья.
Кому-то опять неймётся.
Как-то всё обернется?…

Что же меня зацепило?

Припоминаю – было:
Словно сигнал к веселью —
Вдруг
топоток за дверью,
Вдруг
голосочек спросит:
– Можно к тебе в гости?
И как бесшумная рыбка
Сперва вплывала
улыбка.
За нею – полной луною —
Являлся и сам собою
Стеснительно, но солидно,
Этакий мини-мужчина.
Застенчивая походка…
Но надо все поглядеть!
– А можно надуть лодку?
– А можно в ней посидеть?
– Это удочка или палка?
– А она раздвигается как?
– А поедем с тобой на рыбалку?
– А я понесу рюкзак?
– Конечно, поедем…
Было…

Что же меня зацепило?
Какое-то слово знакомое…

Саркома…

Мужская грязная нога.
Тяжёлый дух сырой портянки,
мужского пота, сапога,
незаживающие ранки
над веною, где кровь бунтует,
и гной сочится, бередя…

И женщина её бинтует —
так чисто, нежно, так щадя…

Мне приснилось сегодня, что я безымянный и древний, —
Много старше, чем Данте, старей Низами…
Мне приснились сегодня седые, сухие деревья
В серых сумерках, где ни небес, ни земли.

Там они, закосневшие прочно в святом постоянстве,
Отклоняя услуги попа и врача,
Без опоры и крова бесшумно витают в пространстве
И порою ветвями о ветви стучат.

В тусклом времени, как в тихоструйном ленивом потоке,
Их вращает судьбина, колышет пустяк…
Никогда не живут короеды, жуки, древоточцы
В слишком плотных, до гулкости твёрдых костях.

Чем-то собраны вместе, они не составили круга,
Не сошлися в ячейки случайных семей.
Им, похоже, не надо общаться и даже друг с другом,
Ибо каждое знает само по себе…

Мне приснилось сегодня название: Клуб однолюбов;
Серый дом, где входящие в дверь не стучат,
Где не ждут ничего пожилые спокойные люди
И молчат – удивительно чисто молчат.

Мне подарили голоса и звуки,
И этот дар невидимо со мной.
Я слышал – на ветру шумят бамбуки,
Звучанье сямисэна за стеной,
И моря гул, и лёгкое паденье
Иглы сосновой в ласковый песок,
И вздохи рассыхавшихся досок,
И ветер, замолкавший в неведенье,
Над лёгким домиком под хрупкой крышей,
На перепутье множества путей…
Линяли краски яркие затем,
Что слишком громкий цвет мешает слышать.

И контуры утратили рисовку,
И линии растаяли в тушёвке,
И зримый мир тускнел и уходил,
Поскольку только видимостью был.

Но всё же грусти не было со мной.
Был шёпот, и ласкающие руки,
И на ветру шумящие бамбуки,
И сямисэн – за тоненькой стеной…

Перевал через полночь,
где времени ветер вещает
и пророчит о том,
что не видно ещё за горой…
Обрастаю людьми,
как иной обрастает вещами.
Окруженьем оброс,
как сосна обрастает корой.

Но сейчас
продувает с вершины сквозная тревога
и знобит,
освистав назначенье моё на земле.
Может я – лишь лишайник
на кряже у Господа-бога
и чешуйка коры
на великом вселенском стволе?

На ночном перевале,
где ветра глагол постигаешь,
измеряешь судьбу,
и нельзя ни придать, ни отнять…
И чешуйка-сынок,
прирастая к плечу, засыпает.
И смолинка-слеза
невзначай прошибает меня.

По весне за плотвой шершавою,
Электричкою предпоследнею,
Дальше – влажной апрельской просекой…
Два попутчика запоздалые,
Два фонарика светят бледные,
– До реки доберёмся до свету?

– Доберётесь. Так прямо и топайте!…
Обогнали – высокий и низенький —
В разговор погрузившись свой.
Долетают слова – не шёпотом,
Издалёка, а вроде близенько.
Я давно не слыхал тех слов.

И как будто за ними двинулось
Молчаливейших елей воинство,
Выходя из рассвета серого.
А слова звучат по-старинному,
Так как некогда:
Честь,
Достоинство,
Право-судие,
Мило-сердие…

Не впереди, не сзади,
а где-то в середине,
шагаем мы в отряде
и видим только спины —
тугие от работы,
на солнце побелёны,
пропитанные потом
горячим и солёным.
Волну плечей колышет,
впивая взгляда жженье,
трапецевидной мышцы
упрямое движенье.

Невидимые лица,
непомнимое имя,
забытые страницы,
но мы идём за ними.
И как бы нам ни трудно
в предожиданьи битвы,
мы знаем, что покуда
мы спереди прикрыты.
Какая б ни засада,
какие б там ни мины,
но мы пока что сзади,
пока мы видим спины…

Но реже их завеса,
всё больше видно брешей,
теперь уж не надейся
на редких уцелевших,
вставай в шеренгу с ними,
и речь не о награде —
упёрты в наши спины
глаза идущих сзади.

Когда набег валов и вихрей страшен,
И ходит ходуном земная твердь,
Есть негасимый свет маячных башен,
Как память о любви и о добре.

Есть воля, не играя с бурей в прятки,
Влезать по лестнице, витой как смерч.
Есть человек, всходящий на площадку —
Фонарь надежды в грозный час зажечь.

И есть высокая необходимость
Под дуло ветра подставлять висок,
Встречать лучом удар лихой годины
И пену зла стирать со лба и щёк.

Вновь локомотивы и вагоны,
Да летящий мимо дым.
Эшелоны, эшелоны, эшелоны,
Отданные молодым.

С четырёх сторон – лихие ветры,
Солнце нас берёт в прицел,
И подаренные километры
Нижутся на нити рельс.

На плечах не груз – двадцатилетье.
Быть или не быть – не нам вопрос.
Вот промчался, разгоняя ветер,
Встречный электровоз.

Громкие платформы пролетели,
И на солнце – ярче серебра —
Молодые, рвущиеся в дело,
Работяги-трактора.