Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество

Или вчера? Или в прошлом году?
Или в раю? Или, может, в аду?
Иль на яву? Или, может, в бреду?

Белое? Черное? День? Или ночь?
Юное? Старое? Мать? Или дочь?
Плач? Или смех? Кому надо помочь?

Вон над обрывом трепещет цветок.
Вон завернулся дороги виток.
Месяц… он скользкий, как рыба-вьюнок.

Мать? Или дочь? Ей поможет Христос,
Ей Он подарит сияние рос,
Просеку, стежку, деревню и плес.

Волк не догонит ее и гроза,
Не расплетется в печали коса,
Душу ее не отравит слеза.

Время кровавое. Падает гусь
С выси подстреленный… Я помолюсь,
Боже, Тебе за спасенную Русь.

С ладоней ледяных роняют звезды
Кругляшки-льдинки. И они летят
С неимоверной скоростью и воздух
Дробят и плавят, гулко кипятят.
Покудова они высоко в небе
И чтоб о них узнали на земле,
Чело раскалено у тучи – слепнет
Взлетевший Сокол… Нет ему милей
Приблизиться к стихии на сто метров,
Клинком крыла рассечь струю и вмиг
Свободно ускользнуть наискосок от ветра
В пространство, обронив надменный крик.

Все остальное чередой свершится:
Свирепый град обвалом затемнит
Полсвета. И погонится за птицей,
Она же взмоет, как стрела, в зенит.
А нивы и деревни тьма зазастит,
Такой содом начнется впопыхах,
Что под его погибельною властью
Колокола заплачут во церквах,
И кровь перемешается с водою,
И корни съест свои дурман-трава.
И огонек расстанется со мною,
Святые позабудутся слова.

И только Сокол выживет у Солнца,
Вернется в Мир Врачующим Лучом,
И он земли растерзанной коснется…
Взовьется… рассечет струю крылом…

Цивилизация лишь краешком коснулась…
Родниться с ней России не с руки.
Неверно говорят, мол, не проснулась,
Ее задумки свято-высоки.

И это благо, что патриархальность
Жива еще и добротой поит
И первозданностью глухую дальность,
Где древний сыч на журавце сидит.

Стога. И прясла. И сушняк в забазье.
И непременно Жучка в конуре.
И местный дед Щукарь иль Стенька Разин.
Кладбище в поле. Вышка на горе.

Нет признаков глобальных изменений.
Пасутся кони. Юркий вихрь бежит.
Идиллия? От Бога Предзнамение:
России жить естественной велит!

Она – не город. Не Кобзон. Не сникерс.
Глубокий вдох и пожен и небес.
В церквушках деревенских плачут лики,
В лесных уремах балагурит бес.

И вот о чем подумалось невольно:
Есенинский-то жеребенок… он
«Железку» обогнал… И на приволье
Сегодня слышу ржанья перезвон.

Не сгубят реформаторы Отчизну,
Безбрежье лет глумливцев поглотит,
И Сам Всевышний в светоносной ризе
На Вечность Русь мою провозгласит.

Родные, несчастные лица
Встречаю на каждом шагу.
А завтра беда не случится?
О том утверждать не могу.

Унылые долы, селенья,
В любую сторонку иди,
Увидишь такие «свершенья»,
Что сердце сожмется в груди!
Крестьяне? Иль смерды? Иль быдло?
Отшибло им руки, мозги!
Кусаю я горькую былку
И – дума: смоги… помоги…
Чтоб завтра беда не случилась:
Грабеж. И пожар… Самогон.
Сидит на порожке учитель.
– День добрый…
– А добрый ли он?
Один вот… А школа пустая,
Ее уж продали на слом.
И прядь задрожала седая.
И в высях рассерженно гром
Ударил.
– Господь недоволен.
Подамся в монахи, видать,
Коль я подчистую уволен
И больше тут нечего ждать.
Уже борода вон готова
И посох дорожный готов.
Уйду из родимого крова,
Ненужный историк Петров.
А гром еще раз прокатился
По небу, по тверди земной.
– Прости… – я ему поклонился
И тоже обжегся слезой.

Пастух небесный бражничал всю ночь,
И дебоширил он, кнутом стреляя,
И, травостой дождя чтоб не толочь,
Сшибались тучи, искры высекая.
И все в округе, позабыв про сон,
Под ритмы грома смешанно плясало:
Столетний дуб, скирда, станица, Дон
И Разина утес с лихим оскалом!
Что это? Преднамеренный шабаш
Нечистой силы пред осенней стужей?
И мой, огнем охваченный, шалаш —
Похож он на жар-птицу – близко кружит
В прощальном танце: кончена пора
Благоуханных, радых песнопений.
Грозит расправой Стенькина гора,
Мелькают вспышки, неуклюже тени
Толпятся, шебуршат и гонят прочь!
Я отступаю в заросли колючек.
Напор стихии мне не превозмочь?
Не тот, как говорится, выпал случай?
Шалаш – мой поэтический приют
На время очарованного лета —
Золою стал. Сам торжествует, плут,
«Свое пространство» угольками метит.
Но я успел с тетрадкой ускользнуть
За безопасные пределы духа.
– Не ты ль отшельник?
– Разгадал я суть…
Я голоден.
– Возьми, браток, краюху.
Я тоже вот философ. Сторожа
И вы, поэты, сроду были братья,
У нас одна житейская межа,
Не нитками мы сшиты – крепкой дратвой!
Я откусил. И пожевал:
– Твой хлеб
С горчинкою…
– В нем полынок и ветер,
Отведавши, прозреет, кто был слеп,
Глухой услышит звуки, белым светом
Возрадуется, кто готовил смерть
Себе, прощение – награда мужу,
Он от амуровых не спасся стрел,
Теперь супруге верен и – не тужит!
Так мы стояли на краю земли,
И лики наши в сполохах являлись,
Как две иконы. Тучи шли и шли
И небеса от грома сотрясались.
И оставался страх. Полночный гвалт.
Последняя гроза всегда такая:
Хмельно-бурлив ее девятый вал —
Но срок его величья истекает.
Все стихнет: дуб столетний и утес,
Река большая. И душа, конечно.
Обнимет Мир Улыбчивый Христос,
Заздравные в Руси зажгутся свечи.

Россия – подворье, кладбища, стожки,
Грачиные орды в заречье,
В затишливом плесе от капель кружки,
Настигнувший путника вечер.
И всюду церква, церква, церква…
А чьи в них слезно звучат слова?
Не получишь прямого ответа вовек,
Заблудишься в диком пространстве,
Ударит в глаза ослепительный снег —
Нет в мире грубее упрямства.
Мать вспомнишь – ее никогда не видал,
Жену – а была ли? была ли?
И сына… Но он не родился… он ждал…
Ничто о нем в мире не знали…
Эх, Русь! Эху вечно кружиться, лететь
Долинами, стал быть, по взгорьям.
А что-то уметь, и хотеть, и иметь?
Запьешь… Иль удавишься с горя!
То доля счастливых, поющих в ветрах,
Кто мало что ведает в жизни.
Лишь блоковский мрак и есенинский страх
Сроднившейся с Небом Отчизны.

Плохое в жизни повторяется?
Как будто сильною струей
Пласты наноса размываются,
А после русло наполняется
Животворящею водой.