Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 1. Священное одиночество

Не понаслышке это знаю,
Не из чужих услышал уст.
Коль я отстал, то догоняю,
Коль прыгнул со скалы – летаю,
Не злюсь, когда карман мой пуст.

И тот, кто норовит бедово,
Ловчится побольней куснуть,
А ветхое выдает за новое,
Притом клянется честным словом:
«Не пожалею жизнь за суть!..»

Отрада наконец наступит.
И разойдутся врозь пути.
Не свыше ль посланный поступок?
Иль подвернувшийся приступок,
Который мимо не пройти?

Он далеко… потенциально
Еще опасен, но волна
(Она всегда с прицелом дальним!),
Граненой отливая сталью,
И первозданна и сильна,

За окоем уносит «быдлость»
И суррогатность черствых дней,
Худое чтоб навечно скрылось,
Взамен такое бы открылось,
Что примешь ты душою всей.

Зимние сумерки. Мать во дворе
Рубит дрова для пригрубка.
Щурится месяц в промерзлой дыре
Веток, нависли что хрупко.
Месяцу странно подглядывать – он
Даже чуть-чуть опечален:
Хутор-то вон погрузился уж в сон,
В сладкие грезы отчалил.
Только на этом базу перестук…
Что за нужда накатила?
Не поддается ей летошний сук…
Печку три дня не топила,
Матицу иней тайком обметал,
В валенке кот угнездился.
Сын на просторах России пропал,
Видно, с дороженьки сбился.
Много молитв прошептала она,
Чтобы живой он вернулся.
Вон у избы похилилась стена,
И журавец вон согнулся.
Бабка неловко клюет топором,
Силы ее на исходе.
Месяц ударился в небо горбом:
Быть еще злей непогоде!

Под брюхом облака пригрелось солнышко,
Глядит, прищурившись… Пора вставать?
Ледок колючий в ведре на донышке,
Колодец окликом встречает мать.
Ей, старой женщине, одна отрада:
Достать водицы… согреть чайку,
А что-то большее уже не надо —
Всего досталось ей на веку!

От Бога, от людей… Им всем спасибо:
В могиле муж и сын, а внук в тюрьме.
В избе пригрубок, лампа с жиром рыбьим,
Поджижек ворох к завтрашней зиме.
Почетных грамот на стене семейка,
Икона в уголке глядит, скорбя,
Кот на коленях дремлет Тимофейка,
Суставы исцеляющий ея.
Везучее их нет на белом свете,
От мяты кипяток хмельней вина.
А солнышко в окошко шлет приветы,
И верится, что где-то есть страна,
Что величают испокон Россией,
Великой Русью… Мол, не счесть побед!
Старушка в подтверждение б спросила,
А у кого? Знать, нужных слов и нет!
Да в том она нуждаться перестала,
Настал денек, и степлилась душа.
С ведра в колодец звездочка упала,
Дымок над кровлей, как Судьбы Межа.

В центре поселка кукушка живет,
Рано-ранехонько песню поет,
Бомжу Валерию спать не дает.

Выполз из кучи гнилых горбылей,
Стукнул в окошко: «Матвевна, налей…»
Рявкнула баба: «Уё…, дуралей!»

Утро с того обозначило лик.
Странная птица рассеяла крик.
Жизнь потекла без прикрас и улик.

Главный герой остаканен, хмелен,
Людям и псам улыбается он,
Так же в Матвевну «до гроба влюблен!».

Доброе сердце у русской вдовы,
Вышла. И гостю дала не воды…
Вежливо бомж обратился на «вы».

Баба душою его поняла,
Баба сальца ему с хлебом дала
И удалилась со словом: «Дела».

«И у меня…» – как-то тихо сказал
И неизвестно куда зашагал,
Всюду его «сокровенный причал».

Шутит по-доброму, не пристает.
Спрячется в досках, по-детски ревет.
Птица ему зоревать не дает.

Шалаш прислонился к дороге,
Живет в нем убогий Иван.
«Купите, – орет, – ради Бога,
Татарник!» И лезет в бурьян!

Машины проносятся мимо,
Вверху пролетел самолет.
Шла бабушка. «Че ж ты, родимый,
Один тут? Подался б в народ!

Тебя бы в селе покормили
И дали рубаху справней…»
«Меня там, – ответил, – любили…
Кормили… как кормят свиней…»

Старуха вздохнула, спросила:
«Колючку почем продаешь?»
И их окатило вдруг пылью,
А местность ударило в дрожь.

Прояснилось снова, затихло.
Татарник бесследно исчез.
«Куды ж подевался он лихо?» —
«Монеткой порадовал бес!»

Иван рассмеялся беззубо,
Раскрыл он ладонь, дурачок:
«Теперь у меня будет шуба…»
Но… взмыл золотистый жучок!

Срубили березу, убили березу
На русской исконной земле.
И вдруг взбунтовались окрестные грозы,
Огнем угрожая заре.

Осыпались слезы несчастного леса,
И бедно завяла трава.
А люди то порознь бежали, то вместе,
Роняя полову – слова.

Никто не заметил, никто не подумал,
Никто не вздохнул тяжело…
На жито и сад суховеем подуло,
Состарились дол и село.

На город обрушилась с неба остуда —
Она пробрала до костей!
Куда мы несемся? Зачем? И откуда?
Кто нынче ответит верней?

А завтра? Оно не наступит, возможно,
(Разносятся крики: «Круши!..»).
Не стало березы родной, придорожной,
Лишили Россию души.

Старички. Стручки. Дрючки.
Разве так-то гоже?
Вслед кричи им, не кричи…
Да простит им Боже!

Со двора молчком уйдут,
Бабки завздыхают,
За собою дверь запрут:
«Пусть себе лытают!»

А деды уж у ларька
По карманам шарят.
– Есть чехонь!
– Неси пивка…
Вишь, как солнце жарит!

Вся компашка в холодке —
Бывшие вояки.
Нету пальцев на руке
Для веселой драки!

А они, чуть опьянев,
Головой не никнут,
Вразнобой орут: «Я – лев!
Ну-к, посмей-ка пикнуть!»

«А я тоже на виду —
Я медведь!..» – вздыхает.
На отраду ль? На беду?
Бог один лишь знает.

Он услышал плач отца,
Содрогнулся жалко… В дали
Лепесточки запорхали,
Оброненные с венца.

Кто-то думал: снегопад,
Подставлял свои ладони,
И в беззвучном этом звоне
Он смеялся: «Как я рад!»

Кто-то спрятался в избе
И приткнулся он к божнице:
В небесах убили птицу,
Пух летит… летит к беде!

А один, один седой,
Ничего не замечая,
Шел, все тягостно вздыхая, —
Был от горьких слез слепой.

«Я Бога твоего не признаю,
И, более того, я с ним воюю,
С усмешкой на икону я плюю
И на лице гримасу строю злую!» —
Так он сказал, не глядя мне в глаза,
Носком ботинка землю ковыряя.
Подобные не новы «чудеса»,
Их жизни рок нередко повторяет.