Сборник - Между нами

А теперь не свалиться бы с той высоты.
Все проходит. Вон даже часы идут.
За высоким забором растут цветы,
По мою ль они душу, скажи, растут?

Утром будет судачить портовая шваль
О безумной в ночи, будто нет больше тем.
Увези меня морем в такую даль,
Чтоб забыла цветы за забором тем.

Лети и не трусь, я в спину стрелять не стану.
Над крышами воздух апрельский пропах дождем.
Не вспомню ни осени стылой открытую рану,
Ни зимнее утро и собственный вздох «подождем…».

Не бойся ни солнца-прожектора, ни отражений
В кривых зеркалах подземки, ни сосен чужих.
Не камнем на дно,
не синицей в ладонях-мишенях —
Лети журавлем в предрассветье, где воздух затих.

Не будет грозы, и трава станет звонко-пахучей.
Птенцы твои к Солнцу взлетят, как пытались и мы.
Окрасит окраины утренний розовый лучик,
Разбудит дрожащие стекла-осколки зимы.

Они распахнутся, а я в сотый раз пожалею,
Горяч шоколад, да прохлада опять внутри.
А мне говорили, что я отпускать не умею.
Лети. На минуту присядь.
Все, что помнишь, сотри.

Сколько еще фиолетовых тех февралей
Вздрагивать будет рассвет на ресницах,
как выстрел?
Сколько еще будет боль и твоей, и моей?
Будто бы пьяный художник ворованной кистью
Мажет нам сны фиолетовым, пьет горький чай,
Солнечный воздух глотает с кристаллами снега.
Этот февраль, словно шуба с чужого плеча.
В ней – только девять кругов от себя быстрым бегом.
Сколько еще натыкаться во тьме на слова,
Те, что в сердцах наших спят под неместным
наркозом?
Только шесть букв, и закончится эта глава,
Что мы сожгли незаметно, глумясь над морозом.
В лужах застывших еще отражается свет
Сонного солнца, как минус столетье, похоже.
Я разучусь различать фиолетовый цвет,
Только бы сердце твое так не билось тревожно.

А хлебом насущным ты станешь уже потом,
Когда осенит нас октябрь золотым крылом,
Когда все значенья слова поменяют влет,
А слезы той осени вдруг превратятся в лед.
А там подо льдом будет много взрывчатки слов,
В седом монитора сиянье – тоски улов.
Как в омут бросать нам соцветья сухих. Как дела?
Костры разводить, чтобы вспомнить, куда я шла.
И стоит теперь-то стихов городить огород,
Когда наши реки забвенья-молчанья мы вброд
Давно одолели, и мнится, что все же не зря,
Роднит до сих пор нас тот день золотой октября,
Где черная с белой встречается полосой,
Где в карих глазах у судьбы мы искали покой,
Которую осень я пью этот день вновь любя,
Но жаль иногда, что тогда я не знала тебя.

И эта эпоха осыплется горсточкой звезд,
Стеклянных, бумажных,
как будто для самых последних
Желаний, к примеру,
чтоб вырос над пропастью мост.
Стихи перестанут стучаться, как злые соседи.

Рассветы наполнятся разумом чуткого сна,
Ты станешь застывшею каплей в чужом фотоснимке.
Как будто – не осень, и будет ли дальше весна
С нездешней сиренью и небом,
как две половинки.

Мы сменим пароли, звонки и значенья пустот,
Поделены тайны меж теми, кому параллельно.
А может, все будет мучительно наоборот —
Московский сентябрь, догорающий в окнах кофейни,

Блаженные тучи на крышах,
где мир не чужой,
Где миг обожжет и польется стихами мне в чашку.
Но август подкрался всего лишь транзитной грозой.
И звезд не видать,
лишь повсюду осколко-бумажки.

Все пляжи расчерчены на квадраты,
Все мысли за нас уже кто-то думал.
Ни в счастье твоем я не виновата,
Ни в том, что осталась цветком неразумным,

Обрезанным кадром, стихами вприпрыжку,
Неузнанной узницей, даже без грима.
Лишь галька шуршит под спасательной вышкой,
Чужие закаты так зорки и зримы.

Еще невиновна я в том, что молчанья
Бывает шесть видов, и ты номер третий.
И в каждой избушке – свой треснутый чайник,
Свой город-магнитик, где сонные дети.

Я тоже умею быть плюшево-снежной,
Сворачивать горы бесшумно, но быстро.
Читать гороскопы, встречать по одежде,
Знать все, кроме истины горькой, лучистой.

Вина не доказана, где-то у моря
В далеком году над предутренним Сочи
Жила моя тень, в ней ни счастья, ни горя.
А нынче – твоя. И мои многоточья…

Сквозь ворс полумглы рассыпается морось
И жмется к подснежникам крокусов длань…
Здесь лошадь моя позабыла про скорость,
В камине давно догорела зола.

Иду сквозь века… сквозь дубравы и грезы…
Ольха так тиха, так величествен вяз.
Печаль не горька, но горьки ее слезы,
А розы стиха расцветают лишь раз.

Непроницаемая, колокольная,
Покоем данная мне тишина.
Как ты, любимая, ныне покойная,
С родимой матушкой или одна?

Прости, что вместо прощания
Бездонная, полыннодрогнувшая суета,
Ты, как река под горою, покорная
Была. А впредь разлилась на лета…

Теперь и ты, где над стланью несорванных
Златых левкоев полощется свет…
Найди приют меж подснежников мраморных
И улыбнись нежным ветром в ответ.

В матовом блеске холодного солнца,
В хрупкой руке зажимая ключи,
Сквозь запотевшую дымку оконца
Осень кричит!

В тубы [4] Тубы – духовой инструмент самого низкого регистра. разбуженных труб,
В башен овальные выи
Солнца оранжевый зуб
Впился. Я на мостовые
Душ проходящих смотрю,
Лужа – смуглянка – смеется.
Ветер, влюбленный в зарю,
Румбой танцующей льется.

Здравствуйте, Бобби Макферрин,
Ветер – воздушный веер —
странной меня принес.
В лотос укутан голос,
Где мой Тотошка, пес?!

Там, где нет ураганов,
Где на восходе рано
Прыгает резво лев,
Лей, милый Бобби, лей!

С чайной случайной ложки
Медом в мои ладошки
Импровизаций плес.