Сергей Васильев - Стихотворения

Есть лишь одна корысть:
Жить, не чувствуя боли.
Яблочко, что ли, сгрызть,
Водочки выпить, что ли?

Дети ползают в траве,
Град стучит по голове.

Птицы в гнездах слезы льют
И кузнечиков клюют.

Мокнет сено под дождем,
Молния вплывает в дом.

Если мир – терновый куст,
Что ж ты плачешь, Златоуст?

Кто творит обиды, а кто – добро,
Это уж как Господь решит!
До сих пор иудино серебро
Под ногами у нас лежит.
Мы небесным ангелам не родня —
Человеческий прочен стыд.
Я гляжу на Бога, а Он на меня:
Я печалюсь, и Он грустит.

Что, опять не мил домашний уют
И печаль умерла до срока?
И поют в душе твоей, и поют
То ворона, а то сорока.
Вспоминаешь вдруг не Эдгара По
После выстрела холостого,
А вагонное это депо,
Рельсы и Льва Толстого.

Бог, говорят, на дела мастак,
Тогда почему, скажи, все не так
Ни у птиц, затмивших простор голубой,
Ни у трав степных, ни у нас с тобой?
Хочешь, крестик мой серебряный стырь,
Хочешь, в мужской уйди монастырь,
А я в женский уйду тогда,
Чтоб запомнила навсегда.

И в саду темно, и в сенях темно,
Только в горнице благодать.
Там иконка старая висит давно,
Которую никому не видать.
Там вино виноградное грустно пьют,
Там живая течет вода,
Там порхают пчелы и там живут
Ангелы иногда.

Мальчиков ест Платон,
Левиафан – планктон,
Все кого-то едят,
Даже моих котят.
Хмурься, злись и молись
О том, чтобы эта слизь —
Господи, исцели! —
Исчезла с тела земли.

И чайка глупая бескрыла,
И православный крест у рва.
Лиловые глаза раскрыла
Сирень, от страха чуть жива.
Как странно в этом захолустье,
Где даже помыслы горьки,
Где жизнь твоя вплывает в устье
Какой неведомо реки.

Ни царя, ни отечества. Бог
Проживает в скворечнике. Летом
Вроде бы ничего, но зимой,
Наклоняя сознание вбок,
Валит снег, и высоким скелетом
Сад стоит между светом и тьмой.
Пыль небесная липнет ко Льву,
От Орла не дождешься елея,
Желчь Тельца по щеке растеклась.
И вздыхает корова в хлеву,
Беспричинно и шумно жалея,
Что ромашкою не родилась.

Так всегда начинается век.
Бог пугливо слетает к кормушке
Поклевать неживого пшена.
За оконным стеклом – человек.
Он сидит и гремит в погремушки,
И стоит человечья жена.
Эта страшная жизнь за стеклом
Богу кажется сущим позором,
Лучше б если она умерла!
Но бессмертье стоит за углом

И пленяет морозным узором
Льва, Тельца, Человека, Орла.
Бог, махнув обреченно рукой,
Улетает, оставшись без крова,
В голубую, как снег, пустоту.
Человек обретает покой.
И вздыхает, вздыхает корова:
«Кем еще я потом прорасту?»

Четвертый день льет дождь как из ведра —
И хлеб сырой, и простыня сырая,
И глиняные ангелы сарая
Размокли так, как не размокнут впредь.
И ты, привстав со смертного одра,
Грозишь перстом – смешно сказать,
могучим —
Нахохлившимся воробьям и тучам
И думаешь, кого б тебе согреть.
Но некого. А за окном зима.
И ты не ангел, чтоб в одном исподнем
Казниться наказанием Господним
И шелестеть обидой, как листва.
Все это подозрительно весьма —
И нет с небес обещанного знака,
И дождь какой-то странный, и, однако,
Уже рукой подать до Рождества.
Наутро, может быть, придут волхвы,
Промокшие до нитки, чтоб оплакать
И жизнь свою, и смерть твою, и слякоть,
И эту рифму бедную мою.
Их будет нечем потчевать, увы.
Нет, вправду нечем, окромя салата.
Они, дыша на ладан, спрячут злато
И сделают из посоха змею.
Потом уйдут, качая головой
И бормоча бессмысленные речи.

Тебе печаль опустится на плечи,
Ты гневно вскрикнешь, поглядишь им вслед,
Обманутым, должно быть, не впервой, —
И не заметишь, как века промчатся.
И долго будет под дождем качаться
Смоковницы обиженный скелет.

Рождественский ангел летает,
Приветствуя сумрачный год.
Но снег на ресницах не тает,
И крестный не движется ход.

И женщины, как побирушки,
Устав от нежданных щедрот,
Глядят на церковные кружки,
Разинув накрашенный рот.

И в сумерках медленно плачут
Напившиеся мужики,
А дети резвятся и скачут,
Высовывая языки.

И новый какой-то мессия
Забавно и злобно орет
О том, что пропала Россия,
О том, что не умер народ.

И страшно, и странно, и тихо.
А в небо, где тысячи звезд,
Надменно взлетает шутиха,
Теряя по перышку хвост.

Закусывая кривотолки
Богатым, как смерть, пирогом,
Любуйся шарами на елке
И тем, что творится кругом.

И пусть твоя песенка спета,
Забудь про былое родство
И помни с улыбкой про это
Неласковое Рождество.

Полночь, луна, Рождество и
Богом забытый кабак.
Вкус мандаринов и хвои
На земляничных губах.

Оторопь злая вокзала,
Время раздвинувший стриж.
Девочка, как ты плясала,
Женщина, как ты молчишь!

Вот она где, подоплека
Пришлой, как смерть, татарвы —
И до Петербурга далеко,
И далеко до Москвы.

Поезд веселый грохочет,
Только в ответ тишина —
Девочка больше не хочет
Плакать всю ночь, как жена.

Страшен ей мир заоконный,
Хочется ей одного —
Чтоб продолжался иконный
Взгляд на ее Рождество.

Гений или злодей,
Эллин иль иудей —
Где ты, мой бедный Том,
Нет опять ответа.
А здесь у нас вновь зима,
Собаки сходят с ума,
Воздух глотая ртом
И благодаря за это
Господа ли, судьбу,
Дурня с меткой на лбу,
Помойку, дикий мороз,
Не помогающий горю?
Глянь-ка, как он скрипит —

Как перьями Еврипид!
И снова в охапках роз
Христос – аки по морю.
Блок совсем ни при чем,
Не об этом речем.
Снежное душ родство —
Вот что всему причина.
Просто у нас зима,
Просто сходим с ума.
Стало быть, Рождество —
Радуйся, дурачина!

Не люблю соловьев. За то, что спать не дают.
Звуками редкими. Дикими словесами.
Я б их зарезал – уж слишком странно поют!
Да в рай не пустят. А там, говорят, дают
На первое – суп с небесами и чудесами,
На второе – кино, в котором и нас убьют,
На третье – то, что мы убиваем сами.