Сергей Васильев - Стихотворения

И все горят костры во глубине веков,
И плачут осетры на крючьях рыбаков.

Печаль пойдет на дно, растает вешний лед.
Запомнится одно – валькирии полет.

Край метелей и вьюг,
Библии переплет.
Листья летят на юг,
Птицы вмерзают в лед.

Спит подо льдом осетр,
Кровь лежит на реке.
Хмурый апостол Петр
Камень держит в руке.

В черном кругу родства
Поет лишь один петух.
Впрочем, до Рождества
Костер потухнет. Потух.

Полнолунье. Полночь. Крыса
Выползает из подвала.
В доме свет не выключают.
А в кладбищенском саду
У деревьев едет крыша,
И в потемках сеновала
Привидения скучают,
Будто грешники в аду.

Никому никто не снится,
И никто не ходит в гости.
Куст бессонницы раскрылся —
Широко, до облаков! —
Словно Библии страница,
Словно кости на погосте.
И обнюхивает крыса
Груду желтых лепестков.

То ли время не то, то ли люди не те,
Даже Божья печаль, как вода в решете,
Как из облака дождь, как из вишенки сок,
Проливается вниз и уходит в песок.

И поэтому мир безнаказанно пуст,
Но цветет под окном бересклетовый куст.
И проведав, что обморок белый глубок,
К лепесткам его липнет глупыш-голубок.

Он воркует и пьет чью-то хлябь, чью-то твердь,
Чью-то сладкую боль, чью-то жизнь,
чью-то смерть,
И сгущается свет в мирозданье пустом —
И растерянный ангел стоит за кустом.

За гордыню, Господь, не карай,
Пусть еще хоть мгновенье продлится
Абрикосовый розовый рай,
Где и мытаря дух не растлится.

Не роняй на траву лепестки,
Обнажая чудесную завязь —
Мы и так безнадежно близки
И уже не способны на зависть.

Так зачем же, на радость Петру
Привечая чужую поживу,
Ты на жарком полощешь ветру
Непорочной любви душу живу?

Лучше кошка в лукошке, чем кот в мешке,
Лучше смерть проспать, чем в ночи проснуться.
И не свет в окошке, а звон в башке
От незваных гостей. А чтоб прикоснуться

К самому себе, надо выйти вон
К деревам, к облакам из парчи и ситца,
Унося с собой на лесной амвон
Желтый круг тоски, словно сыр лисица.

И, на зимний рассвет возводя поклеп,
Шумно кутая шею в мохнатый иней
И дразня синиц, заболеть взахлеб —
Хорошо б ангиной, а не гордыней.

Нежность – в котомку, рябину – в лукошко,
Только уже не пробиться к острогу:
Белая крыса да черная кошка
Перебежали нам нынче дорогу.

С мордою длинной да с шерстью морозной,
С желтыми да голубыми глазами —
Нас одарили улыбкою грозной
И запропали по-над небесами.

Что же теперь нам с тобой остается
В жизни дремучей, в ночи запредельной?
Впрочем, чужое вино не прольется —
Прочен сосуд безмятежно скудельный.

Лишь бы нас ангелы не повязали,
Прочие нас никогда не увидят.
Переночуем, дружок, на вокзале
Да поглядим, что из этого выйдет.

Глина, бабочка, странник, звезда,
Почему-то не ставшая прахом.
А над ними гремят поезда
Жестяные, гонимые страхом
Беспричинным и шумным, туда,
Где течет неживая вода.

Там стоит высоченная рожь,
Там проклятье твое и спасенье.
Там, во ржи, ты однажды умрешь,
Но в субботу, а не в воскресенье.
Впрочем, тему бессмертья не трожь —
Для бессмертья ты слишком хорош.

Угадай, как зовут голубка,
Воровавшего нежно и трудно
Зерна страсти угрюмой с лобка
Той, чья плоть, словно рожь, изумрудна?
Ты не знаешь ответа пока,
Потому и печаль глубока.

Что я скажу, когда
Вернусь из темной чащи —
Что мертвая вода
Живой ничуть не слаще,

Что ночь была длинна
И вечность у порога
Чернела, как луна
Во лбу единорога,

Что солью ледяной
Печаль Твоя горела,
И горсть земли родной
Единственно и грела?

Зачем тебе нежность, дружочек,
Средь грязи окопной и вшей?
Скорее в холщовый мешочек
Пшеничное счастье зашей.

А лучше сумой переметной —
Ну чем не блаженство, скажи? —
Как лентою той пулеметной,
Широкую грудь обвяжи.

И с Богом – дорогой острожной!
Присядешь потом на пенек —
А день-то какой осторожный,
Какой распогожий денек!

И ворон на пашне во фраке —
Не бойся, не будь дураком:
Кругом не враги, а овраги,
Не люди, а звери кругом.

Ни веточка не шелохнется —
Глотай себе горюшко ртом,
И жизнь невзначай обернется
Лукавым чеширским котом.

Припомнишь, от счастья хмелея,
Что ждет тебя – кружку до дна! —
Не Лета и не Лорелея —
Россия, Россия одна.

И пусть тебя вскоре, как липку,
Дорожная жуть обдерет,
Но ворон запомнит улыбку
И сладкие слезы утрет.

Рыжая глина и воздух какой-то противный —
Жирный, асфальтовый, лживый,
кооперативный.

Жизнь, как ни грустно, похоже,
свое отсвистала,
Стала пугливой, и, стало быть,
шелковой стала.

Вот и живи теперь с этой брезгливой улыбкой,
Вот и глотай этот воздух противный и липкий,

Вот и меси эту глину, круши эти кроны —
Галки одни на твои прилетят похороны!

Любая ложь блаженнее стократ,
Чем разговоры ссыльных на Тоболе —
От них бы отшатнулся и Сократ,
А уж Платон изнеженный тем боле.

И нам ли о бессмертье говорить,
Когда душа в плену дурных привычек?
Уж лучше солью в котелок сорить,
Варить уху из неживых плотвичек.

Уж лучше, спирту хватанув с лихвой
И разомлев, как тот медведь в берлоге,
Глядеть, как звездочки над головой
Всю ночь ведут глухие диалоги.

Ночь. Крутые бока
Девы, Овна, Тельца.
Смерть не страшна, пока
Нет у нее лица.

И, чешуей шурша,
Млечный змеится хвост.
Вздрагивает душа —
Трудно жить среди звезд.