Сергей Степанов-Прошельцев - Избранное

Смолистым ветром шумят костры,

в котле дымится бараний плов.

Под гребень копий мечом отстриг

хан много русых лихих голов.

Кривит улыбка надменный рот:

«Детей в огонь! Истребить весь род!

Оставить угли да пепел лишь…».

Но Русь восстанет из пепелищ!

Великий воин, батыр Бату,

развеет время твою мечту.

Среди развалин сквозь тлен и прах

пробьются острые пики трав,

и встанет город на трёх холмах —

прекрасен, строен и величав.

Скорей рассейся, ночная мгла,

чтоб мир услышал (он так озяб),

как дружно грянут колокола —

ликуя, плача, ещё грозя.

Бессмертна храбрость. Бессильна смерть,

когда, не зная других забот,

победно льется густая медь

потоком шалым весенних вод.

* * *

Огней и бликов чехарда, стоянка – пять минут.

Но есть такие поезда, которые не ждут.

Они идут все дни в году, их график напряжён.

Чуть зазевался – на ходу уже не сесть в вагон.

Большой привет! Гремит состав, и остаёшься ты,

ещё совсем не осознав своей большой беды.

Беда! Пусть дни забот полны, ты проигрался в дым:

в тебе засел синдром вины перед собой самим.

Но эту жизнь ты выбрал сам, себе назначив суд.

Как будто жил ты по часам,

что вечно отстают.

* * *

— Останься!

Но поезд трогает, перроны бегут назад.

Не надо смотреть так строго: тебя выдают глаза.

Читаю я в них: «Ну что же уставился, как баран?

Еще не поздно, Сережа, в вагоне сорвать стоп-кран.

Ещё твой путь неопознан, он пройден всего на треть.

Ещё ничего не поздно — даже и умереть…».

А я, на подножке стоя, от смерти не жду вестей,

раздавленный пустотою бессмысленных скоростей.

* * *

В этом городе старом не сыщешь ты отчего дома —

там приём стеклотары, тебе не окажут приёма.

Всё здесь напрочь забыто, раздолье лишь ветру да веткам.

И крест-накрест забито окошко с наличником ветхим.

Не шумят домочадцы – лишь вкрадчивость осени лисья.

И на крышу садятся, как письма из прошлого, листья.

Но печали не нужно. Ты знаешь: не сбыться надежде,

в этом городе южном все будет иначе, чем прежде.

Ветер бронзой и медью посыплет по строгим аллеям.

В этот город мы едем,

чтоб стало понятно: взрослеем…

* * *

– Как имя твое, скажи мне?

– Но тут ни при чём слова —

тут голос задиры-грома,

апрельская синева,

капель, что дырявит вёдра,

оживший от спячки дом

и радостная собака,

виляющая хвостом.

И ночь. И вздыхают клёны,

друг друга нежно обвив…

Наречье лесов и ветра,

горячий язык любви.

* * *

Цвет измены жёлтый. Мальвы у порога.

Ты меня не встретишь? Не суди так строго.

Жил я, как придется, не имея дома, —

от аэродрома до аэродрома.

А теперь умчалась шалых дней орава…

Нет дурманней зелья, слаще нет отравы,

ничего нет лучше этой светлой доли —

быть с тобою вместе до последней боли.

* * *

Стрелял ты, но промазал — ты был плохой стрелок.

Ты целил в свою память, но получил счета.

Ты их вдвойне окупишь бессонницей тревог,

и все твои потери – тем первым не чета.

Тогда с откоса в речку ты камешки пулял,

лежал среди ромашек, вдыхал их аромат.

Теперь ты забываешь страну больших полян

среди полян асфальта у каменных громад.

Будь проклята разлука! И не поёт рожок.

Здесь магазин какой-то, торгующий бельём.

Зачем же эту память так сердце бережёт?

Зачем она? Всё было и поросло быльём.

И ночью от кошмара ты закричишь опять.

Преследует, как прежде, тебя твоя судьба.

И разве это можно — спокойно ночью спать?

И разве это можно, когда всему труба?

.

Волшебство

***

Он все на свете сделать мог —

заезжий фокусник из цирка.

Он превращал часы в цветок,

в бумаге исчезала дырка.

Конферансье бледнел, как мел,

в кармане находя касторку.

И я ладоней не жалел,

изнемогая от восторга.

Но меркли эти чудеса

на улице, где небо ало,

где, как тугие паруса,

афиши ветром раздувало.

Там, белой дымкой скрыв дома,

на клумбы и на кучи щебня

неслышно падала зима,

и не было её волшебней.

* * *

Шустрые ветры сдуют белую благодать…

Заново молодую дай мне тебя узнать!

Видеть сакрально-синий свет, когда в час весны

солнечной звонкой силой стебли опять полны.

Видеть, что вновь лазорев близкого неба край…

Слышишь: играет зорю юный сигнальщик май?!

Стань же опять другою, морем без берегов,

мир захлестнув пургою яблоневых снегов.

* * *

Бродил по городу чудак с посеребрённым чубом,

шел не спеша, любой пустяк ему казался чудом.

Глядел тот парень на закат, на леса гребень редкий,

где красногрудый музыкант усердствовал на ветке.

Боясь разбить, он в руки брал зимы стеклопосуду,

и проявление добра он чувствовал повсюду:

в карасьем профиле моста, в реке, пристывшей малость.

Как сахар в чае, доброта

в природе растворялась.

Девочка детства

Как случайный джекпот не моей лотереи,

как прилёт марсианина к нам на чаи.

Я не верил глазам: постаревшая фея

вдруг возникла среди городской толчеи.

Мы стояли молчком. Ни к чему оправданья.

Да и что тут сказать, если столько мы врозь?!

Даже первопоследнее это свиданье

ожидать нам едва ли не вечность пришлось.

Мы взрослели. Вселенная делалась шире.

Как-то путалось всё. Нету ясности — дым.

Мы спешили взрослеть. Мы так долго спешили,

что уже по инерции дальше спешим.

Суетимся, живём рядом с трепетной тайной,

и, не зная о ней, длим впотьмах бытиё,

но совсем не случайно, совсем не случайно

мы встречаем далекое детство своё.

Воскрешая мгновенье из мрака забвенья,

просигналит оно на дороге большой,

что мечта твоя стала бесплотною тенью

той мечты, что когда-то владела душой.

* * *

Конус часовни. Слева – спутанных веток гривы.

Кладбище. Запах тлена. Склепы. Кресты. Могилы.

В этом покое вечном девочка в платье белом

весело и беспечно «классики» чертит мелом.

Ржавчина в прутьях сквера. Глупых синиц усердье…

Как ты наивна, вера в собственное бессмертье!

Нам никуда не деться: обречены с рожденья.

Боже, продли нам детства сладкое наважденье!

Мир, когда в плеске ночи, необъяснимо светел,

счастье тебе пророчит

звёздный зелёный ветер.

* * *

Так же птицы осанну пели

изо всей своей птичьей силы.

Мир был молод, ещё Помпеи

мёртвым пеплом не заносило.

Ты спускалась лианой гибкой

в бездне времени – тихим всплеском…

Но доверчивую улыбку

навсегда сохранила фреска.

Платье — словно вчера надела,

та же легкая хмарь на небе…

Как ошибся я! Что наделал!