Сергей Степанов-Прошельцев - Избранное

Мохнатою тучей сокрыт Эльборус,

сливаются дождь и целебные воды.

Да здравствует этот священный союз —

союз вдохновения и непогоды!

Блаженство и муку, любовь и тоску

вбирает тот миг, что сомкнется, как омут,

когда не вмещается слово в строку

и тут же становится голосом грома.

Обнять бы весь мир, что безбрежно велик,

рожденный из пламени, ветра и хмари,

когда открывается истины лик

в лиловом мерцании пляшущих марев!

Обнять бы все эти деревья в цвету,

все молнии мая, все весны и зимы,

чтоб выразить дивную ту красоту,

которая, в общем-то, невыразима!

И — всё. Нет желаний других. Лишь одно.

Лишь только тумана цветастые шали,

да крупные капли, что моют окно,

как слёзы утраты, как слёзы печали.

.

* * *

Мчат трамваи с горочки, огибая сад…

Обжигает горечью твой нездешний взгляд.

Постоим под вербами. В общем, ты права:

раньше мы не верили в горькие слова.

Раньше и не думали мы о них всерьез,

а теперь их сдунуло, как листву с берез.

Поздно. Воскресение. Развели мосты…

Горькие, осенние, желтые цветы.

Какая логика нужна, чтоб сердцу объяснить всё это?..

* * *

Треугольник. Как в дешёвой драме.

Я в ней просто некий аноним.

Тот, другой, спешит к тебе с цветами,

ну а ты спешишь расстаться с ним.

Но пойми: он – вовсе не обманщик.

Без тебя не проживет и дня.

Отчего не выбрала ты раньше?

Отчего ты выбрала меня?

Тот, другой… Он выглядит неплохо —

до него мне словно до луны:

точно пень, я обрастаю мохом

с северной холодной стороны.

Не считай, что это чьи-то козни —

будущее скрыто пеленой.

С каждым днем я становлюсь несносней,

как старик, капризный и больной.

Будет без меня совсем вольготно,

увезет тебя к нему трамвай…

Ты его не знаешь подноготной,

лучше никогда не узнавай.

* * *

Я соврал, что к тебе заглянул по пути —

битый час под дождем сиротливо я мок,

и к тебе я прощаться пришел, ты прости,

не сердись, но иначе я просто не мог.

Я, остриженный наголо, кепочку снял

(парикмахер меня округлил в аккурат),

но смотрела ты в сторону, мимо меня,

и спокойным был твой

невнимательный взгляд.

Твои губы…

Зачем они так холодны?

На лице твоем бледность от частых ангин…

И, наверно, ты знала давно, что должны

мы расстаться вот так – ни друзья, ни враги.

Я молчал. Да и ты промолчала в ответ,

отвернувшись. Я хмур был, обижен и зол.

А когда уходил, ты смотрела мне вслед,

удивляясь тому, что к тебе я пришёл.

* * *

Вот скажи теперь: на шута,

в то мгновенье, когда не ждешь,

мне слова твои нашептал

шифровальщик-дождь?

И проник сюда без помех,

я его совсем не искал —

твой далекий несмелый смех,

льдинка так звенит о бокал.

И твой голос – он вдруг поник,

точно мак, – ему не ожить.

И сменяется смех на крик,

на обиды твоей ножи.

А теперь и обид тех нет,

память высохла, как горбыль.

И не дождь уже – только снег,

только ветер несёт судьбы.

Ждал тебя на свою беду,

будто лучик звезды, но лишь

ты похожа тем на звезду,

что ночью горишь.

Мария Стюарт

1.

Дабы исполнить царственный каприз,

придворный плотник ночью портил зренье.

Как кость собака, он мундштук изгрыз

над чертежами странного строенья.

Он подмастерью метил в зубы, лют,

кряхтел, обильным потом обливался

не для того, чтоб всякий темный люд

работою его полюбовался.

Неласковый морщинистый старик,

сменивший аркебузу на рубанок,

он эшафот как памятник воздвиг —

во славу сановитых интриганок.

Он, как другие, в эту ночь не ждал,

что до утра погаснет пламя гнева:

нет ничего ужасней, чем вражда

завистниц, если обе — королевы!

2.

И час настал. И вздрогнула земля.

Заря взошла над замком и пекарней.

Нет месяца промозглей февраля

в Британии, нет месяца коварней.

Ещё листва не облетела с лип,

и узница стояла в платье чёрном

и слушала ступеней грузный скрип,

что умножался эхом коридорным.

Крутнулся ключ в заржавленном замке,

и, счет шагов заканчивая краткий,

она брела, зажав в своей руке

багряный лист, подобранный украдкой.

И этот ветром сорванный листок,

что, дымом став, с Путем сольется Млечным,

ей озлобленье побороть помог

и жаркий страх перед безмолвьем вечным.

И в ту секунду, позабыв про гнев,

как забывают о природе риска,

одна из всех на свете королев,

она народу поклонилась низко.

И так прекрасен был души порыв,

и чувство это было так безбрежно,

что, голову на плаху опустив,

она внезапно улыбнулась нежно.

А для другой, не отводившей взор,

похожей на старушку-белошвею,

была улыбка эта, как топор,

который рубит собственную шею.

* * *

Откуда я всё это знал? Ведь был я не пророк.

Откуда, из какого сна я это всё извлёк?

А это и не сон уже, а так – сплошной обман,

и сверху белое драже швыряет в нас зима.

Обман надёжно скрыт в словах, он – мутная вода…

Я что-то навсегда сломал, не верилось когда.

Обман – как душный сеновал, а явь – простор мечтам,

когда, как речка, синева в глаза впадала нам.

Но всё пошло вперекувыр, всё стало вдруг не то,

ведь в чём был тот обман, увы, не знал из нас никто.

Нет, я нисколько не позёр, но тут такой загиб,

что лучше пережить позор, ведь мы теперь – враги.

Враги… Я этому не рад, но это не сказал.

Враги, когда отводим взгляд, чтоб не глядеть в глаза.

Враги – когда прощенья ждешь, но мир недостижим.

Враги – когда мы верим в ложь, а правду говорим.

* * *

У разрушенного здания,

где крапивы урожай,

я промямлил: «До свидания»,

не сказал тогда: «Прощай!».

Паренек смазливой внешности,

я не знал, что не смогу

стать заложником у вечности,

быть всегда у ней в долгу.

* * *

Увезу тебя в лето, но это сосем не блицкриг.

Время – опытный лекарь, оно тебя вылечит вмиг.

Здесь колючие ости беды, что махрово цвела,

здесь январь расчехвостил остатки былого тепла.

Здесь коростою лепры покрыты сугробы души…

Увезу тебя в лето от лютых морозов-душил.

Здесь противно и тошно и вольная жизнь на кону.

Увезу тебя в то, что не снилось еще никому.

Я хвалиться не стану, и ты не одобришь меня:

тут звучит беспрестанно мелодия летнего дня.

Это вовсе не лишне, не сон это вовсе, а явь…

Ну, а если не слышно, в наушниках громкость прибавь.

* * *

Конечно, мы её не ждём, и пояс не затянем туже.

Когда беда приходит в дом, то это наводненья хуже.

И что-то схватывает грудь, радикулит какой-то шейный…

И невозможно обмануть себя словами утешенья.

Какого же теперь рожна опять не сплю я до рассвета?