Сергей Степанов-Прошельцев - Избранное

Какая логика нужна,

чтоб сердцу объяснить всё это?

Эта степь ровна, как доска…

Осенний призыв

Этот поезд летит, словно крик, что сорвался с откоса

вместе с гаснущим эхом, и вовсе неведомо нам,

что с ликующим лязгом его проезжают колёса

по клубничной душе, оставляя уродливый шрам.

Будет время, которым не надо, наверно, гордиться

и не надо ссылаться на этот неправильный год,

потому что свободны лишь облако в небе, да птицы,

если только стихия парение их не прервёт.

Не спасут ордена и наличие царственных лысин,

седина на висках — вряд ли что-нибудь выручит нас

от ухабов судьбы каждый в степени равной зависим:

есть закон тяготенья, закон притяжения масс.

За окном тополя оскелетил прожорливый хищник,

что зовут ноябрём, полузимник морозит уже,

и последний привет от тепла так коварно похищен,

что уже всё равно, что случится на том вираже.

* * *

Зелёные, в охру ныряют вагоны,

слегка на пригорке замедлив свой гон.

Ну, вот и отлично. Уже не догонишь,

хоть сел я – ты знаешь – в последний вагон.

Но ты не простила. Любовь пролетела.

Навряд ли себя понимали самих

в ту осень с тобой мы. И нет тебе дела

до тамбурных этих бессонниц моих.

И только тревога над кронами сосен,

срываясь последним промокшим листом,

преследует поезд. Как ветер. Как осень.

И кто его знает, что будет потом.

* * *

На гражданке еще продолжается лето,

на цветах стынут капли прозрачных росинок.

Здесь песок да такыры. И, кажется, нету

ощущенья того, что ты связан с Россией.

Дни – тяжелые камни, что бухают оземь.

Служба в армии – жесть, врут Кобзон и Ошанин.

Принесло это лето холодную осень, —

невеселую осень коротких прощаний.

Мы искали друг друга, расстались нелепо,

в подворотнях булыжных извилистых улиц…

Ну да ладно, пускай не вернётся то лето,

пусть вернется не к нам – к нам надежды вернулись.

* * *

Четвёртый месяц, четвёртый месяц

скучаем мы без осин и липок.

Четвёртый месяц подошвы месят

суглинок – он, как замазка, липок,

Как знамя, ветер над степью реет.

Мы вспоминаем гораздо реже

про откровенья друзей-деревьев,

про шелест трав и калитки скрежет.

Взвод засыпает. Спокойны лица,

а завтра – стрельбы и марши снова.

Пусть душной ночью опять приснится

целебный сумрак лесов сосновых.

Письмо домой

Я понял: мы повзрослели ровно на эту степь,

на вьюжный ее порядок и майский ее бедлам,

на этот тяжелый ветер,

что бьет сильней, чем кастет,

на эти луны ладони, что гладят нас по ночам.

Песок проникает всюду, как марганцовка бур.

Его обнимает вечность —

серей, чем расплав свинца.

И времени не хватает посетовать на судьбу.

Спасибо, что было трудно.

Мы выдержим. До конца.

* * *

Я от зноя звенящего слеп,

от безводья, как дерево, чах.

Как в духовке поджаренный хлеб,

под ногами хрустел солончак.

Солнца свет краски яркие стёр:

видел я только облачный дым,

да немыслимый желтый простор,

охраняемым ветром одним.

Я ложился, безмерно устав,

к саксаулу, что медленно сох,

и учился терпенью у трав,

пробивающих ржавый песок.

То терпенье я долго копил,

чтоб пройти буераки и рвы —

ведь у всех нас немеряно сил,

как у той безымянной травы.

Запевала

Меня ничуть не забавляло —

я интервал держал в строю, —

когда наш ротный запевала

работу начинал свою.

Рязанский парень здоровенный,

во цвете сил, во цвете лет,

он гаркал так проникновенно,

что зябко вздрагивал сосед.

Серьёзнее не зная дела,

он был, мелодией влеком,

сосредоточен до предела,

как рекордсмен перед прыжком.

Во власти этого порыва

не замечал наш первый взвод,

как открывался некрасиво

его широкогубый рот.

И как-то не хватало духу

признать, хотя и был резон,

что, в общем, абсолютным слухом

он был, увы, не наделён.

Взлетала песня в поднебесье

и заглушала в сердце грусть.

И эту строевую песню

вся рота знала наизусть.

Наказ дембелям

Кому – чемодан, а кому… Наше время кемарит.

Ещё нам три года носить сапоги и шинели.

– Привет передайте деревьям, траве и… Тамаре —

девчонке, глаза у которой апрелем синели.

Что скажет она? Ну, об этом, наверно, отдельно.

Забот у неё… Надо зонтик забрать из починки,

поскольку дожди… А здесь так не хватает дождей нам,

в пустыне, где ветер никак не сочтет все песчинки!

Мы тоже уедем. И пусть это будет нескоро,

тем радостней встреча. Собаки охрипнут от лая.

И девочка эта посмотрит и скажет с укором:

«Ну, знаешь, так долго еще никого не ждала я».

* * *

Это ночь летит над тобой, звезды дымом опеленав.

Это ветер пахнул травой, что, как рысий глаз, зелена.

Слушай птичью робкую трель. Листья первым дождем омыв,

вновь неистовствует апрель, как в большом бурдюке кумыс.

Будут ветки хлестать лицо, ветер встретишь в пути своём —

самым быстрым из жеребцов не догнать его нипочём.

Лишь одна голубая стынь, лишь простор неземных высот…

Ароматнее спелых дынь

будет ветер полынный тот.

Колыбельная рядовому запаса

Ты дома. Всё чин по чину.

Ложишься в постель. Отбой!

Спи, мальчик! Ты был мужчиной,

побудь же теперь собой.

Пускай тебе реже снится,

как месяц тому назад

огромной хвостатой птицей

летел над тобой закат.

Там день наполнялся зноем,

сражающим наповал,

который ещё весною

все травы испепелял.

Но в местности той пустынной

растут теперь деревца…

Спи, мальчик! Ты был мужчиной,

останься им до конца.

* * *

Эта степь ровна, как доска:

ни юрты, ни кустика, ни леска,

лишь только на спинах горячих скал

ветер покачивает облака.

Мы в крае ином родились, росли,

и вот по пустыне идём, пыля.

Нету страшнее этой земли,

но это всё-таки наша земля.

Вся в шрамах, вся в трещинах рваных ран,

такыры, колючки и ковыли…

Призывно свистит на юру варан —

всесильный хозяин этой земли.

И мы охраняем её покой,

и эта земля, как приёмная мать,

тянется к нам саксаульей рукой,

словно пытаясь обнять…

У каждого есть свой собственный дом, а у него – степь…

* * *

Тот барак именовался: «Баня»,

но обман всё это на обмане:

нечем вовсе отмывать салаг —

мы ещё тогда совсем не знали,

что вода здесь только привозная,

что она – любых дороже благ.

Мы не знали то, что с нею тяжко,

что её положено полфляжки

и что пахнет хлоркою она,

что мы будем жить зимой в палатке,

а с зимы, известно, взятки гладки:

нет тепла – то не её вина.

Нам не отогреться до июля,