Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Каких еще мне ждать подарков,
Когда надежд давно вобрез,
Средь дряхлых мраморов Сан-Марко,
Где бродят тени догаресс?

Покуда жив, не позабуду:
Из незапамятных времен
Дошел ко мне, подобно чуду,
Колоколов хрустальный звон.

Из мглы с отливом перламутра
Он все призывнее звучал…
Кончалась ночь. Рождалось утро.
Гондолы бились о причал.

И я нашел… В подземном храме,
Мерцая пурпуром шелков,
Молились, сидя пред дарами,
Двенадцать дряхлых стариков.

2. Прощание

Нет, не восемь, а уже двенадцать!
Только время снова расставаться —
И теперь, конечно, навсегда…
Провожает перезвон хрустальный,
Облетает первоцвет миндальный,
Плещется зеленая вода.

Что ж, пройтись в последний по Скьявони,
Отыскать дорогу к Коллеони,
Улочек распутывая сеть,
Поглядеть на купола Сан-Марко,
Молча постоять возле тетрархов,
Под конец у «Гарри» посидеть…

Сам не знаю, по какой причине
Загостился я у графа Чини,
А пора, давно пора назад —
Из волшебной сказки венецейской
В задремавший под водой летейской,
Грозно замолчавший Ленинград.

Венецианский мавр Отелло
Один домишко посещал,
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик накропал.

Да, посещал он тот домишко,
А кто не знает почему,
То почитать Шекспира книжку
Мы посоветуем ему.

Девчонку звали Дездемона,
Собой, что белая луна,
На генеральские погоны
Ах, соблазнилася она.

Он вел с ней часто разговоры,
Бедняга мавр лишился сна,
Все отдал бы за ласки, взоры,
Лишь им владела бы она!

Сказала раз она стыдливо,
Ах, это было ей к лицу:
«Hе упрекай несправедливо,
Скажи всю правду ты отцу…»

Папаша – дож венецианский —
Большой любитель был пожрать,
Любил папаша сыр голландский
Московским пивом запивать.

Любил он спеть романс цыганский,
Свой, компанейский парень был,
Но только дож венецианский
Проклятых мавров не любил.

А не любил он их законно —
Ведь мавр на дьявола похож,
И увлеченье Дездемоны
Ему что в сердце финский нож!

Но убедил Отелло дожа,
Что мавр отнюдь не Асмодей,
И дал добро на брак вельможа,
И стало все как у людей.

Оно бы так, но подчиненный
Отелло – Яшка-лейтенант
На горе бедной Дездемоны
Был страшно вредный интригант.

Исчез платок! Обман и драма!
Подвоха мавр не уловил,
И, не считаясь с тем, что дама,
Он Дездемону удавил.

Кончиной потрясен супруги,
Вошел Отелло в жуткий раж —
Всех перебил, кто был в округе,
А под конец пырнул себя ж!

Пусть поступил Отелло смело
Или трусливо – вам судить,
Hо мавр – он сделал свое дело,
А значит, может уходить…

Девки, девки, взгляд кидайте
Свово дале носа вы
И никому не доверяйте
Свои платочки носовы!

Слышишь, играет виола
Грустный, до боли мотив?
Плавно скользнула гондола
– В узкий пролив.

Слышишь, звенят мандолины?
Давит величьем портал…
Вкован в немые теснины
– Мутный канал.

Близится лоно лагуны…
Строги громады дворцов.
Сердца откликнулись струны
– Песней без слов.

О, эти тайные ласки,
Страсть, и любовь, и обман!..
Чудился в тающих красках
– Тициан…

Иду в улыбки и в толпу беспечных,
Когда на площади оркестр и тьма.
Цепляется за пуговицы встречных
Венецианских шалей бахрома.

Но волн хочу. О ветр и мол,
И столкновения гондол!

Аравитянки иль индуски
О смуглые цвета,
Лица родимый очерк узкий
И дикие уста!

Легчайших кружев плеск, белея,
К ее руке приник.
Ей нежно открывает шею
Кастильский воротник.

Вот ночью черной и веселой
На вековом молу
Она стоит перед гондолой,
Чтоб долго плыть во мглу.

Венеция и бред Востока,
И музык древний час
Исторгли жадно и жестоко
Мой стон по Вас!

Я не люблю церквей, где зодчий
Слышнее Бога говорит,
Где гений в споре с волей Отчей
В ней не затерян, с ней не слит.

Где человечий дух тщеславный
Как бы возносится над ней, —
Мне византийский купол плавный
Колючей готики родней.

Собор Миланский! Мне чужая
Краса! – Дивлюсь ему и я. —
Он, точно небу угрожая,
Свои вздымает острия.

Но оттого ли, что так мирно
Сияет небо, он – как крик?
Под небом, мудростью надмирной,
Он суетливо так велик.

Вы, башни! В высоте орлиной
Мятежным духом взнесены,
Как мысли вы, когда единой
Они не объединены!

И вот другой собор… Был смуглый
Закат и желтоват и ал,
Когда впервые очерк круглый
Мне куполов твоих предстал.

Как упоительно неярко
На плавном небе, плавный, ты
Блеснул мне, благостный Сан-Марко,
Подъемля тонкие кресты!

Ложился, как налет загара,
На мрамор твой – закатный свет…
Мне думалось: какою чарой
Одушевлен ты и согрет?

Что есть в тебе, что инокиней
Готова я пред Богом пасть?
– Господней воли плавность линий
Святую знаменует власть.

Пять куполов твоих – как волны…
Их плавной силой поднята,
Душа моя, как кубок полный,
До края Богом налита.

Я лежу с моей жизнью неслышною,
С облаками, которых не смять.
Море встало и вышло, как мать,
Колыбельная чья – уже лишняя.

Потому что водою вдовиц
Приоделися рифы и россыпи.
Говор дна – это скрип половиц
Под его похоронною поступью.

В серый месяц, как в старые латы,
Не вмещается лай собак,
Отекают туманом телята,
И уходит в степь рыбак.

О какой он рослый в споре
С облаками. Как – он рослый?
Вскоре ты услышишь: море
Перевесят его весла.