Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

«Поедемте, друзья, на гладь лагун!
Лазурь веслом сверкающим встревожим!
Ведь не любить, пока наш голос юн,
Венеции и песен мы не можем.
Настройте строи виолинных струн.
Без струн я не хочу быть даже дожем!

Без струн я не хочу быть даже дожем!
Подальше от Сан Марко! До лагун
Недалеко! – не то бряцаньем струн
Мы строгие мозаики встревожим…
Я взял цветов. Кидать их в волны можем.
Фиалки тем, кто белокур и юн!

Фиалки тем, кто белокур и юн!
Пусть Тициан сидит со старым дожем. —
Но с нами Виоланта; песней можем
Прославить нежный взор, – сапфир лагун! —
Клянусь, сердца сегодня мы встревожим:
Ее слова как серенады струн.

Ее слова как серенады струн,
Парча и смех. О, кто из нас не юн?
Мы будущим веселья не встревожим!..
Мой будет бучентавр! Я буду дожем!
Под гром литавр помчусь я вдоль лагун!
Мы о судьбе загадывать не можем!

Мы о судьбе загадывать не можем!
Мы любим мессы, как и пенье струн.
Наш круг благочестив, о, пусть он юн.
Мы честь твоя, владычица лагун!
И, правые пред папой и пред дожем,
Сомненьями мы гладь небес встревожим!

Сомненьями мы гладь небес встревожим!
Не всё ль равно? Мы „завтра“ знать не можем,
Кем будем мы, кто крючником, кто дожем!
Но нам – Венеция и звоны струн!
Люби любовь и музыку, кто юн!
Поедемте, друзья, на гладь лагун!»

[Взошел посев, – пришлось нам жать…
От этой глупости житейской
Порой так хочется бежать,
Бежать к лагуне венецейской.

То было счастье, что ее
Успел увидеть я, хоть кратко,
Когда казалось грустным всё,
А сердце так сжималось сладко…

Той невеселою весной,
Российские покинув долы,
Зеленоватою волной
Баюкал я корму гондолы.

Какое наслажденье мне
Мое безлюдье доставляло.
Ничто, как в мимолетном сне,
Печаль души не отравляло…

Закончив вечером обед
В гостинице американской,
Менял я ресторанный свет
На полумрак венецианский,]

О, теплый полумрак ночной…
На Riva dei Schiavoni
Стоял я и дышал волной
Морских соленых благовоний,

И ветер прикасаньем крыл
Ласкал мне волосы и шляпу…
А лев безмолвный возносил
Над морем бронзовую лапу.

И было хорошо молчать…
Лишь я, Венеция да море…
Иль черную ладью качать
Туда, к San Giorgio Maggiore,

Где песни давних серенад
Поют измученные девы,
А путешествующий рад
Внимать их скорбные напевы…

Ему ль, пришельцу, не прощу?
Он пьян от воздуха лагуны…
Я сам так сладостно грущу,
Заслышав голоса и струны!

[В них что-то пламенное есть,
И песня кажется веселой,
И пестрых фонарей не счесть
Над слишком громоздкой гондолой…

Одни и те же лодки тут
Звучат от музыки продажной,
А утром мертвецов везут
На остров под псалом протяжный…]

Лежи, облокотясь на край
Не накренив его налево,
Безмолвствуй, слушай и вздыхай
От венецейского напева…

Вдали в огнях piazzetta… Там
Звучит – вздымаясь – гул оркестра.
Взнесен там Верди к небесам
Бесалиеровским маэстро…

Сливаются в единый гул
Оркестр вдали и серенада…
И я в них канул, утонул,
И лучшего душе не надо…

Я не один в ладье ночной…
Я чувствую над сердцем узы
И, одинокие, с тоской
Уста целую призрак Музы.

Нет места на земле, к которому любовней
Я был бы, чем к тебе, родимая Москва,
Твоя мне дорога седая голова,
Всегда к тебе иду с любовию сыновней…
Подругой детства мне Флоренция была,
Больная, чуткая и строже, чем другие.
Она, как лилия, в моей душе цвела,
Ей покровительствовала с небес Мария…
Когда же юношеский пыл зажег мне кровь
Мятежным праздников любви, страстей, мученья,
К тебе, Венеция, о, первая любовь,
Я уносил души безумные влеченья…
Теперь, переходя срединный свой порог,
Когда столь многое избыто и знакомо,
С благоговением тебя я жду, о, Рома,
О, Рим… Надежная ты пристань всех дорог,
К вину минувшего привычному устами.
На землю скорбную, не чуждый пилигрим,
Но словно в дом родной, вступлю в твой мир, о, Рим,
Шумящий водами, глаголящий крестами,
Проливший мирру роз на мрамор алтарей,
И вам я поклонюсь, проникнув в вечный улей,
О, Юлий [578]древности, и ты, о новый Юлий [579], —
В печальном золоте кампанских ноябрей…

Когда по Сухоне я плыл и по Двине,
Где лиственниц леса и рек разливных дюны,
Пузатые баржи там понравились мне, —
Но более люблю я гондолу лагуны…
Моей Венеции бесшумная ладья!
О тихая стрела! Словно скорбью, одета
Черной ты бахромой. Люблю твой траур я.
Нарочно создана, чтоб баюкать поэта,
Немая гондола, под арками мостов
Скользящая своим серебрящимся носом.
С нее внимать легко звукам многоголосым,
Житейской музыке каналов и домов,
Где сопрани звучат под певучую скрипку.
Как мило с гондолы в вечерний миг улыбку
Красавице дарить!.. В поворотах, где сор
И мшист нагих дворцов угол заплесневелый,
Мой гондольер, слегка склонясь в рубахе белой,
Гулкий крик подает, и встречный гондольер
Ему ответствует, и, рядом проплывая,
Проходят гондолы, не задевая края…
…………………………………………………………….
Май благодатный был, когда я одиноко
Томился от лучей венецианских звезд.
В воду текли цветы из‐за стены высокой,
И тени с говором скользили через мост,
Одеты в белое… Сомненьями не мучим,
В накрененной ладье, южной ночью дыша,
Я мира пил красу, и в городе певучем
Цвела так сладостно влюбленная душа!

Нет музыки нежней, чем говор человечий,
Но в повседневности шумливых наших дней
Мы в четырех стенах людские слышим речи,
То крик оратора, то диалог друзей…
Но в странном городе на берегу лагуны,
Где с морем венчаны, медлительные луны
Баюкают в ладьях благоуханный май, —
Там говору людей на воле ты внимай.
Где тихие мосты, где до морских окраин
Доносится удар гигантовых часов,
Где каждый стройный миг из тишины изваян,
Услышишь пенье, крик, брань, ропот голосов, —
Их гулко отдают зеленые глубины…
Язык Венеции, как рокот голубиный,
Тех смирных голубей, чей легкий трепет мил
Плечу туриста… Я и каждый их кормил
На знойной площади у Марковых подножий,
Где, виден издали, исконный Вены враг,
На мачте треплется красно-зеленый флаг
Турина юного над ветхим градом дожей…