Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Белокурою бестией ей бы петь на подмостках,
Будь то Карнеги холл, Мулен Руж иль Савой,
Зажигая мужчин, стариков и подростков,
А она для чего-то повстречалась с тобой.

Танцовщицей воздушною в лучших балетах,
Вроде Гранд-Опера или Балле Рамбер,
Поражать бы ей толпы в свингах и пируэтах,
А увлёк её ты – записной лицемер.

Роковою красавицей телеэкранов
Ей бы судьбы чужие, смеясь, разбивать,
А она, как не дико, не глупо, не странно,
Разделила с тобою свою жизнь и кровать.

Белый ворон. Тьму ночную,
Белый ворон, осветив,
Сел ко мне почти вплотную,
Величав и горделив.

Белый ворон. Сон иль чудо?
Белый ворон. Это как?
Неужели знак оттуда,
Сил потусторонних знак?

Белый ворон. Сделай милость,
Белый ворон, заодно
Растолкуй мне, что случилось
И что было решено.

Белый ворон. Очень надо,
Белый ворон, чёрт возьми,
Намекни хотя бы взглядом,
Но не мучай, не томи.

Белый ворон. В чём загвоздка,
Белый ворон, всё приму:
Муки пыточной ментовской
Или нищего суму.

Белый ворон. Не обидься,
Белый ворон, будь собой,
Ведь не зря ты, божья птица,
Мне ниспослана судьбой.

Белый ворон не ответил,
Белый ворон, онемев,
Сгинул в сумрачном рассвете
Над вершинами дерев.

Белый ворон. И, похоже,
Белый ворон, просто я
Сам не понял смысл расхожий
Знака из небытия.

Близится последняя черта,
А на лбу ни меты, ни зелёнки,
Словно я не стою ни черта,
Вроде шалопутной собачонки.

Или возвращая годы вспять:
Вычитая, складывая, множа,
Прежде должен прошлое понять –
Если кто такое сделать может.

И пытаться, суть свою уняв,
Перед неизбежным повиниться
За свободный ум и гордый нрав,
Путавших пределы и границы.

Но скорее – это просто блажь
Женщины преклонных лет с косою,
Той, что не изменишь, не продашь,
Хоть и ходит в рубище босою.

Богиней сшедшей с пьедестала,
Чтобы увлечь, очаровать,
Она как птица щебетала,
А пела – ангелам под стать.

Не шагом шла – волной скользила
Под шёпот томный ветерка,
В своих уверенная силах,
До срока дремлющих пока.

И словно бездну разверзали
Глазищи чуть не в пол-лица,
Когда как молнии пронзали
Мужские подлые сердца.

Бодр и счастлив друг мой перший
Из оставшихся в живых,
Из пока что не умерших
Одноклассников моих.

Пусть о нём враги судачат,
Он, я верю, честно жил
И поэтому с удачей
Больше, чем со мной, дружил.

Не ворчал, не лицемерил
И, хотя не робок был,
Прежде думал, после мерил,
А потом уже рубил.

И его не переспоришь,
Просто он такой один,
Колька Северный – мой кореш,
Человек и гражданин.

Боже мой, какое утро!
Шёлковые облака
Под небесным перламутром
Красят золотом бока.

И вернувшись из-за моря,
Салютует ранний гром
Самым первым, самым скорым
Листьям с гибким стебельком.

Боже мой, цветы повсюду!
Шёлковые лепестки –
То господь являет чудо
Вдоль разлившейся реки.

Там жарки и голубица,
И с куриной слепотой
Мать и мачеха таится
За смарагдовой травой.

Боже мой, не переслушать!
Шёлковые голоса,
Вкладывая страсть и душу,
Переполнили леса.

Птицы, птички и пичужки.
Стрёкот, свист во все концы –
Ухажёры и подружки,
Недотроги и вдовцы.

Боже мой, какое счастье!
Жить и знать, что я живу,
А вчерашнее ненастье,
Как и завтрашнее – тьфу.

Боль мою как ливнем смыло,
Право – грянула гроза,
Это милая открыла
Лучезарные глаза.

Горя моего завалы
Словно вымела пурга –
Это губы ты разжала,
Сладострастна и строга.

Грусть мою уносит ветер
Чёрных шёлковых волос –
Это я попался в сети
Расплетённых женских кос.

Так скажи, открой на милость
Тайну малости одной:
Почему не получилось
Раньше встретиться с тобой.

Бренчит струна шальной гитары
Под хохот принявших барыг.
Аллаху молятся татары.
Глядит на девушку старик.

Есть смертный грех и просто вины,
А кто из нынешних людей,
Дойдя до жизни половины,
Чист перед совестью своей?

Прожив за тридцать лет на свете,
Любому ясен поворот,
Как Пётр их, улыбаясь, встретит,
Какую дверь он отопрёт.

Брось, пойми, понапрасну поёшь.
Зря, поверь, отправляешь к врачу.
Даже станет совсем невтерпёж,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Этот город чужой для меня,
Он ко мне холоднее, чем лёд,
Мне расстаться бы с ним за полдня,
А приходится – наоборот.

Здесь две женщины чудных живут,
Словно два лебединых крыла,
Воздавая блаженством минут
За года без любви и тепла.

Незнакомы они меж собой,
Но от каждой храня по ключу,
Не отдам предпочтенья любой,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Голубые у первой глаза,
Не тускнеют под действием лет,
Ну, а стан гибок словно лоза,
Пусть лозы в этом городе нет.

У второй же они, как агат.
Губ зовущий кровавый овал.
Про таких меж людей говорят,
Что Кустодиев нарисовал.

У одной выключаю торшер.
У другой задуваю свечу.
И стиха соблюдая размер,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Коль нет воли, чтоб страсть побороть,
Раз бессилен пред телом своим.
И не важно, простит ли господь,
Или вместе в геенне сгорим.

Ведь нельзя ни забыть, ни отстать.
Не отпустит судьба молодца.
Остаётся одно – долистать
Три романа мои до конца.

Потому понапрасну поёшь,
Зря с утра отправляешь к врачу.
Надоела до судорог ложь.
Промолчу. Промолчу. Промолчу.

Будь я проклят на полный срок,
Мне отпущенный божьей мерой,
Раз гонялся я за химерой,
Озлобляя без смысла рок,
Будь я проклят на полный срок.

Что у женщин чужих просил,
Как щенок – то скуля, то воя,
Знать бы: счастье это пустое
И напрасная трата сил,
Что у женщин чужих просил.