Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Вот и время наступило
Идиотов и лжецов,
Время родины распила
Для строительства дворцов.

Где на грудь взяв триста граммов,
Чтоб застой не портил кровь,
Утешаясь фонограммой,
Имитируют любовь.

И прекрасно понимая
Бездну собственной души,
Толпы стонут, воют, лают:
«Ну-ка, Катя, попляши».

Время обычное, как всегда.
В норме прирост и удой,
Тем более, что плохая орда
Хорошей сменилась ордой.

И, словно кошку, гладя судьбу,
Зрачком на портрет кося,
В тапочках белых и в гробу
Имеем мы всех и вся.

Ну, а при встрече любой нам – брат,
Чтит коль закон орды:
«Властвует хан, пока сыт солдат,
И заняты прочих рты».

Притом что довольно на всех ослов,
Наложниц и верных жён,
Захочется новых – без лишних слов
Ещё наберём в полон.

Такие правила заведены
Великим Вождём в орде,
Врагов не боящимся и войны,
Не вспыхнет она где.

Поэтому вечно горят костры,
Показывая предел,
В котором сабли, как смерть, остры,
А кони быстрее стрел.

И нет отступников в нашем роду,
Ведь самый последний горд
Тем, что входит с семьёй в орду,
В счастливейшую из орд.

Врачей озвучен приговор
До окончанья срока или,
По крайней мере, до тех пор,
Пока мне сердце не сменили.

Так не считай за глупый труд,
Но жди, что бог ни приготовил,
Пока мне донора найдут,
Хотя бы близкого по крови.

Побудь, отринувшись от дел,
У изголовья сидя просто,
Пока средь мёртвых ищут тел
Моей комплекции и роста.

И даже чувствуя: в груди
Горит все зримей и заметней,
Прошу тебя – не уходи
Сейчас и даже в миг последний.

Знай: каждый в мыслях о себе,
Мы отыскать пути сумеем
Моей запутанной судьбе
В переплетении с твоею.

Пусть жил я, мучая тебя,
Беспутно и нетерпеливо,
Не понимая, что губя,
И не узнав – несправедливо.

Но и в беспамятной глуби
Слова несказанные в силе,
Всё позабудь, одно: люби,
Пока мне сердце не сменили.

Всегда так было или нет?
Неужто будет неизменно?
Рождает чудищ божий свет,
И нет их гаже во вселенной.

А мы, поверившие им,
Их лжи об истине и вере,
Страдаем и боготворим
Нас пожирающего зверя.

Поём осанну невпопад
И умолкаем, где не надо,
Под блеск и бряцанье наград
Очередного казнокрада.

Да под прицелом волчьих глаз
Толчёмся стадом бестолковым,
Выпячивая напоказ
Обремененья и оковы.

При этом в жертву отдаём
Своих детей, таких невинных,
Заискивая перед злом,
Как половой пред господином.

Так что же ждать прощенья нам
При жизни и по смерти тоже,
Когда нерукотворный храм
Дыханьем нашим уничтожен.

Когда иудиную мзду
Мы меж собою разделили,
И путеводную звезду
На золотую заменили.

Что удивляться, коль в ответ
Неотвратимо, неизменно
Рождает чудищ божий свет,
И нет их гаже во вселенной.

Вселенной дела нет до нас,
До наших грёз или заскоков,
С благодеяньем напоказ
И тайной сладостью пороков.

Как нам до страждущих вокруг,
От инвалида до старухи,
И прочих нищих и пьянчуг,
Больных, убогих, сухоруких.

А также прихвостней своих,
Включая собственные семьи,
И даже самых дорогих –
Кто с нами встретит воскресенье.

Всерьёз я в юности едва ли
Представить мог такую жуть,
Что в нищете, в полуподвале
Закончится мой грешный путь.

При всех способностях и фарте,
Не знавший страха и стыда,
На блеск побед сулящем старте,
Как это виделось тогда.

Я не давал себе поблажки,
Не потакал страстям своим,
Ходя в отглаженной рубашке
И бритым, словно херувим.

Причём, не глядючи на риски,
Себя под чёрти что кроя,
Отца и мать, родных и близких –
Кого не мучил только я.

Уже светил мне чин высокий,
Дающий власти произвол,
Но с женщиною черноокой
Меня Господь зачем-то свёл.

И всё построенное мною
Сгорело начисто, дотла,
Когда она своей игрою
Меня, смеясь, с ума свела.

Вспорхнули, кинувшись гурьбой,
Выстраиваясь вереницей,
В небесный омут голубой
С любовью вскормленные птицы.

Вверяясь крепкому крылу,
Лишь завершится бабье лето,
Они спешат сквозь хмарь и мглу
По им лишь ведомым приметам.

Пока подвыпившая рать,
Выцеливая жертв из стаи,
Коль не получится добрать –
Подранками не разбросает.

Что, не погибнув на лету,
Из сил последних, еле-еле,
Дотянут в леса темноту,
В свои грядущие скудели.

Что, отыскав болот закут,
Или довольствуясь канавой,
В уединенье доживут,
В мучениях до ледостава

А незатронутым свинцом,
Удастся, обойдя преграды,
Увидеть Каспий и Нам-Цо,
Их острова и водопады.

Там до весны прожив, опять
Вернуться к брошенному дому,
Птенцов взлелеять и поднять
Семьёю всей в небесный омут.

Всего лишь побег от большого корня,
Я знаю и спорить не смею:
Есть люди правдивей и лучше меня,
Талантливее и умнее.

А сколько ещё на земле мудрецов,
Пока не открывшихся миру,
Скрывают среди разорённых дворцов
Туппумы, пергамент, папирус.

Как непредсказуемо, что предстоит
Извлечь из загадочных творчеств
Тому, кто сейчас в колыбели сопит
Иль рожи родителям корчит.

Поэтому стоит ли мучиться мне,
Сравнения в памяти множа,
Со сгинувшим временем наедине,
С руками скрещёнными лёжа.

Всего лишь побег от большого корня,
Я знаю и спорить не смею:
Есть люди правдивей и лучше меня,
Талантливее и умнее.

Всевышнего деяния мудры,
Пускай необъяснимы сразу нами:
Он спас меня, избавив от игры,
Когда за стол садился с шулерами.

Потом его невидимая длань,
То бархатная, то как кожа гада,
Казалось, завела в Тмутаракань,
На самом деле – вывела из ада.