Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

Хотя понятно: может, через сутки
Или какой-то пусть чуть больший срок
Она забудет этот вечер жуткий
И беспощадный жизненный урок.

Да и узнать, естественно, не сможет,
Насколько я жесток и бестолков,
Когда птенца напрасно обнадёжил
Открытой дверью, обещавшей кров.

Ведь даже в бездне ада канув,
Я повторить и там готов:
У смерти нет людских изъянов
И властью купленных судов.

Ей ни к чему любая ксива,
Её ничем не обмануть,
Она как служка из архива,
Вскрывающая фактов суть.

Как прокурор в господнем притче,
Сей миг и много лет спустя,
Найдёт, добавит или вычтет,
Листами дела шелестя.

И тут же в кабаке иль в чаще,
В тупик попавшим иль в фавор,
Выводит почерком скользящим
На лбах конечный приговор.

Век 21 мимоходом
Коснулся северных широт.
Октябрь семнадцатого года.
Россия. Родина. Народ.

Не внемлет нищему имущий.
Больных здоровым не понять,
Но жизнь при этом любят пуще,
Чем даже собственную мать.

До слёз довольные собою,
Общаясь в родственной среде,
Живут от ломки до запоя
Прислугой жалкой при вожде.

Однако надувая щёки,
Своим величием гордясь,
Любой из них – Ордин-Нащокин
Или почти удельный князь.

Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.

А те смеются, не смолкая.
Пьют зарубежное вино,
Подсиживая и толкая
Коллег, со всеми заодно.

Крестясь обеими руками,
Забыв про совесть, честь и страх,
С прилизанными волосками
На низколобых черепах.

Следя на плазменных экранах
В шале, по замкам, во дворцах,
Как рушатся чужие планы
И близится Европы крах.

Грозя великою войною,
Мир обвиняя скопом, весь,
Когда бедой очередною
Их обернётся блажь и спесь.

Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.

Хотя свобода не приносит
Ни благ, ни славы – ничего,
Что у своих хозяев просит
Горланящее большинство,

На всё готовое пред властью
И без раздумий, как всегда,
Меняющее в одночасье
Царя и веру без стыда.

И в ими видимой картине,
Где вместо цели – миражи,
Век 21 вязнет в тине,
В потоках ереси и лжи.

Средневековье. Непогода.
Жестокосердие. Разброд.
Октябрь семнадцатого года.
Россия. Родина. Народ.

Веселитесь, господа,
Теша душу, разум, тело:
Вы такие навсегда,
А другим – какое дело?

К солонцам в туман сырой
Как ни кралась маралуха –
Выстрел в грудь, потом второй,
Чтоб не мучилась, под ухо.

И напрасно у поста
Ждут вас доблестные лица:
Кровь по кружкам разлита –
Пузырится, пузырится.

Что вам власти и господь,
И гринписные уродцы:
Крови вдоволь и ломоть
Хлеба ситного найдётся.

Пейте, ешьте, господа,
Теша душу, разум, тело:
Вы такие навсегда,
А другим – какое дело?

Ветер кудри мои озорно ворошит.
Подмигнула звезда и листва прошептала:
До чего он хорош – ладно скроен и сшит
Из добротного крепкого материала.

Только синь облаков фиолетовей глаз.
Лишь черемухи цвет щёк холодных свежее,
Да черней, чем крыло у дрозда, улеглась
Борозда на повёрнутой шее.

А ведь я не устал от забот и любви.
И доволен был я до ничтожности малым,
Но трава проржавела от остывшей крови,
Когда сердце стучать перестало.

Ветрено. Сыро. С тропы ветерок.
Лес огибает подковой.
Лучшего места, скорей бы, не смог
Выбрать и сам Иегова.

С вышки. С трёх метров. С упора. С перил.
Выцелив точно в лопатку,
Среднего, с серой спиной, завалил
С первого, как куропатку.

Магнум. Двенадцать. Winchester. Бокфлинт.
Гильза блеснула на солнце
И провалилась, крутясь, словно винт,
В снег по латунное донце.

Снимки. Звонки. Мерседесы. Порше.
Псов и лакеев без счёта.
Радостно сердцу, привольно душе.
Это – охота.

Ветер к ветру, словно люди:
Этот буен, этот тих,
Усыпляют или будят
В меру факторов своих.

Дождь к дождю, совсем как люди:
Этот мелок, тот широк,
Освежают или студят,
Кто как может или смог.

К зверю зверь, подобно людям:
Этот робок, тот свиреп,
Пасанут иль напаскудят
В виде собственных потреб.

А природе безразлично,
А природе наплевать,
Что начально, что вторично,
Будь ты схимник или тать.

Ветры счастья утихли в потаённых углах,
В глубине непролазных болот лягушачьих,
А ведь только вчера за просёлочный шлях
Ты меня уводила из хутора крадче.

Там божилась-клялась навсегда быть моей,
Чтоб связал нас закон и обычай,
И, поверив тебе, я ушёл от друзей,
Вместе с кем я откинулся с кичи.

А сегодня с другим – до чего чернобров,
Как он молод, раскован и весел –
Ты змеёй уползла под берёзовый кров,
Что от глаз посторонних туман занавесил.

Оставляя меня одиноким щенком,
Потерявшимся на новолунье,
А сама с тем красавцем встречаясь тайком,
Надо мною смеялась, коварная лгунья.

Так не бейся в пыли и прими приговор
За развязанные узелочки,
Я не фраер, не мент и не ссученый вор,
И по счёту плачу без отсрочки.

Вечно с нами, вечно в теме,
Как на прошлом ни лови,
Прут во власть по прежней схеме
Патриоты на крови.

Внуки сталинских злодеев,
Коммунисты всех мастей,
Чтоб опять страну засеять
Сором ленинских идей.

Мастера лжи и подмены,
Вычеркнув и позабыв
Миллионы убиенных
В исполненье директив.

И согласно черни тренду,
Мыслям подлинным своим,
Обещают президенту:
«Если надо – повторим».

А за этою толпою,
Из сизо и профессур,
Лезут кодлою борзою
Патриоты от купюр.

Список их не иссечётся,
Коль задорны и смелы:
Иноверцы, инородцы,
Прожидь, хачики, хохлы.