Андрей Земсков - Колокольное дерево. Книга стихов

Я прохожу сквозь выгнутые арки,
дворы проходят сквозь меня, как кадры
Отснятого когда-то кинофильма
о детстве и о сказочных морях.
Но в полночь в бухте Золотого Рога
возникнут мачты призрачной эскадры,
И задымит на рейде «Петропавловск»,
а рядом с ним не сдавшийся «Варяг».

И я увижу сквозь дымы Цусиму,
позор и пораженье Порт-Артура,
И красные знамёна над Сучаном,
и триколор, простреленный свинцом,
И в Спасске паровозной топки пламя.
И то, что пуля – всё-таки не дура,
Докажет мне конвой на пересылке
и новый век с ухоженным лицом.

По проходным дворам Владивостока
домохозяек греет бабье лето,
На бельевых верёвках сохнут вещи,
попавшие недавно под тайфун,
И школьники поют о бригантине, —
и очень обнадёживает это,
Поскольку доброта неизмерима,
а лиха, как известно, только фунт.

Кем ты бредишь, с кем ты бродишь —
Брюки клёш, душа навыпуск?
В рейс уходит старый кореш.
Бог – не фраер, он не выдаст
Город мой, давно открытый,
Сторона моя, сторонка.
У разбитого корыта
Коротает Миллионка 8 8 Миллионка – старый район Владивостока, городские трущобы.
Век двадцатый, двадцать первый.
Только б не остановиться,
Только б выдержали нервы.
Перевёрнута страница:
Стен кирпичных обветшалость,
Паровоза голос звонкий.
Никому – какая жалость —
Дела нет до Миллионки.

Как портовая девчонка —
Глаз-алмаз, губа не дура —
Привечала Миллионка
Комсомольца Баневура.
Миллионов не водилось
У шпаны в карманах рваных,
Но в подвалах находилось
От «лимонки» до нагана.
И ножи за голенища,
Тесаки японцев пленных
Для разбора-толковища
Во дворах послевоенных.
Но звала уже дорога
В небо стаей голубиной,
И почтовые до срока
Улетали на чужбину.

На чужбине много света,
А своя душа – потёмки.
Зеленеет надпись « ГЕТТО »
На руинах Миллионки,
Где ни чёрта нет, ни Бога, —
Остров Робинзона Крузо.
В бухте Золотого Рога
Грузно сохнут сухогрузы
И грустят об океане:
«Ну-ка, ветер, в порт повей нам!»
Солнце плавает в стакане
С трёхсемёрочным портвейном.
Вот бы времени разбег дать!
Но – вразвалочку походка —
С Океанского проспекта
Прочь уходит Миллионка…

Дома без досок мемориальных,
Где из великих никто не жил,
Под снос уходят. В районах спальных
Пустеют быстро их этажи.

Ещё немного – и беспощадно
Ударит молот стене под дых.
И словно птицы, над стройплощадкой
Взовьются души их домовых.

Там, где недавно ступеньки пели,
Скрипели ставни, цвела сирень, —
Грохочет стройка. И в самом деле,
Кому он нужен – вчерашний день?..

Казалось, дому не будет сноса,
И я несносным бывал порой.
Теперь, как чайки, летим с откоса,
Оставив место под новострой.

Затихнут скрипы, растают тени,
Огни рекламы разрежут ночь.
Уложит скрипку сверчок столетний
И с Миллионки уедет прочь.

Так постепенно, ни с кем не споря,
Меняет город своё лицо…
А неизменно одно лишь море.
В него уйдём мы, в конце концов.

Дымное солнце над Владивостоком,
Снега на грош, третий день декабря,
В пробках машины. А в небе высоком
Ангелы наши незримо парят.

Город портовый они охраняют,
Как только могут, от стылых ветров,
И простывают, и слёзы роняют.
Жалко, для ангелов нет докторов.

Где-то в мансарде старинного дома
Около тёплой каминной трубы
С медным ковшом капитанского рома
Пишут нам ангелы Книгу Судьбы.

Радость и горе, прощанья и встречи —
Всё предусмотрено в ней наперёд.
Ангелы гасят оплывшие свечи, —
Утром опять подниматься в полёт,

Чтобы дорога была безопасна,
Чтоб не запутались наши следы.
Ангелы справятся, ангелам ясно —
С нами в пути не случится беды.

Тихая бухта вздыхает о лете,
Вьётся над Угольной серая гарь,
А на Окатовой и на Столетье
Пишет по стёклам картины декабрь.

Вечером город огнями украшен.
В небо мы смотрим и машем рукой:
Спите спокойно, хранители наши,
Ангелам тоже положен покой.

За стеною посудой гремит сосед,
Бьёт капель в жестяной карниз.
Выходя из себя, выключаю свет,
По перилам съезжаю вниз.

Я съезжаю с ума, как фартовый шут,
Подшутивший сам над собой.
Я съезжаю туда, где портовый шум
И весна, что ушла в запой.

Боцман – старый прокуренный контрабас —
Прогудит на ходу: «Салют!»
Это город мне дарит последний шанс
К тем вернуться, кого люблю:

К переулкам, мостам, проходным дворам,
К белым чайкам над головой
И к туманам, густеющим по утрам
Над Светланской и Луговой.

Это я, мой друг, двадцать лет назад
Открывающий все пути.
Это я – твой выбывший адресат,
Ты меня в толчее найди.

Я стою у аптеки, ловлю такси.
А что будет со мной не так —
Ты, портовый город, меня спаси
И подай мне при встрече знак.

Скажет город в ответ: «Оглянись давай!
Вот он, знак, не проспи его:
У «Зелёной лампы» свернул трамвай.
Рельсов нет? Ну, и что с того!

Зря ли вечно, сумеркам вопреки,
Ищешь ты в облаках просвет?
Посмотри: сквозь пальцы твоей руки
Океанский течёт проспект».

Я стою, улыбаясь. Спасибо, друг,
Что о жизни напомнил мне!
Вот афишка полощется на ветру —
Мой сигнальный флажок весне.

Я по старым сходням с ума схожу
В синий ветреный окоём.
И меня обнимает портовый шум,
И я вмиг растворяюсь в нём.

Горожане спрятали зонты,
Океан объятья распростёр.
С шумного проспекта Красоты
Вниз меня везёт фуникулёр.

А внизу в неброской красоте,
Как из фильма памяти стоп-кадр,
Проплывает университет
И старинный Пушкинский театр.

Календарь кленовый в октябре
Обрывает за листком листок
И пелёнки сохнут во дворе.
Это старый мой Владивосток.

Там пацан в тельняшке смотрит вдаль,
Треплет ветерок его вихры.
Годы пролетели – и едва ль
Я найду приметы той поры.