Андрей Земсков - Колокольное дерево. Книга стихов

А то, что бывает тяжко,
Спишу не спеша.
На флотской груди тельняшка,
В полоску душа.

Сентябрь за окном шаманит
Почти что сто лет.
А струны лежат в кармане,
А книжка – в столе…

Там, где древние стены
Исчезают за миг,
На краю Ойкумены
Не кончается мир.

Из простого сюжета
Вырастает роман —
И корабль Баурджеда
Держит курс в океан.

Где огромные звёзды
Выше всех пирамид,
А Земля – только остров,
Продолжается мир.

Где папирусный парус
Разрывают ветра,
Мореходу осталось
Верить в силу пера.

У творца под рукою
Только шорох страниц.
За Великой Дугою —
Ни царей, ни границ.

Как Вселенной ужиться
С теснотою квартир?
Книга в руки ложится —
И рождается мир.

Прощальный парус скрылся вдалеке,
Нелепа мысль о зрелищах и хлебе.
Синица-осень замерла в руке,
Журавлик-лето растворился в небе.

На острове беспечная пора,
Её тепла ещё надолго хватит.
Ещё ручными кажутся ветра
И розовеет море на закате.

Задумчиво глядит на белый свет
Маяк старинный на осколке суши,
И горький дым полночных сигарет
Печалью лёгкой наполняет души.

Когда под утро пара строчек вдруг
Родится за бессонницу в награду,
Синица-осень выпорхнет из рук
И улетит навстречу снегопаду.

Навстречу ветру полусонному
Плывёт, качаясь, наша лодочка,
И впереди обозначается
Скалистый берег островка.
Когда мы жили по-особому,
У нас легка была походочка,
Как у пера, когда случается
Невыразимая строка.

Когда б мы жили только звуками,
Дружили с рыбами летучими, —
Быть может, реже провожали бы
Друг друга в дальние миры.
Но голова полна науками,
Что бесполезны там, за тучами.
Своих задач не дорешали мы
И отложили до поры.

А не отложенные практики
И неотложные теории
Нас обучали ложным правилам
Не открывать ни рта, ни глаз.
Но мы, пройдя снегами Арктики,
Спускались по камням истории.
Нас огранила жизнь, оправила,
Но не отправила в запас.

И вот на лодочке двухвёсельной,
Что так смешно зовётся яликом,
Плывём всё дальше мы – и просто вам
Наш век с улыбкой вспоминать.
А кто там, на пороге осени
Сигналит солнечным фонариком
И что там, за скалистым островом, —
Нам предстоит ещё узнать.

Легко, как бабочка с татарского клинка,
Душа взлетает.
А чтобы жизнь была безоблачно-легка —
Так не бывает.

И часто мелочи нам кажутся сильней
В миру бескрылом…
Но, слава Богу, нам дано на восемь дней
Свиданье с Крымом.

Мы на камнях неопалимой купиной
Под вечным солнцем
Сгорали так, что нам казалась ледяной
Вода в колодце

И молоко – вкусней и слаще крымских вин.
И жаркий ветер
Легко рассеивал наш многолетний сплин —
Тоску о лете.

А лето весело махало с катерка
Пиратским флагом,
Мерцало рыжим огонёчком костерка
Под Аю-Дагом

И не жалело наших плеч – и мы в его
Прибой бросались,
Из долгих зим не вспоминая ничего,
Себе на зависть.

Нам будет сниться этот солнечный Гурзуф
Неодолимо.
Нас восемь дней легко держали на весу
Ладони Крыма,

Нам тихо пела черноморская волна
Или шептала.
И крылья бабочки дрожали, но она
Не улетала.

Винил и магнитные ленты сменились на цифру.
Не сядешь без паспорта в поезд, билет не дадут.
И новая церковь пристроена к старому цирку.
Для старых проблем двери заперты в Новом году.

Диспетчер путей сообщения пойман на взятке,
Перрон опустел, электричка вильнула хвостом.
Менять города поздновато на пятом десятке,
На гривны рубли обменяв и на запад – восток.

Машина – не птица совсем, а поди ж ты – взлетает!
Качаются над облаками два вечных крыла.
Янтарно-серебряной розой весна расцветает
На наших руках, чтобы доброю встреча была.

Но что б ни горело, ни ухало в этих моторах,
Без хрупких каких-то вещей мир не объединить.
На магах стихийных он держится, на волонтёрах,
На людях, которые тянут незримую нить.

Ах, тёплый виниловый шорох из восьмидесятых,
Где первую песенку я в три аккорда сложил,
Где торт на пятнадцать республик и нас вместе взятых
Творцы перестройки тихонечко взяли в ножи…

Ещё осенний Киев и немного
Румяных яблок на цветном Подоле,
И золото Печерских куполов
В голубизне днепровского порога
Отражено. И каждому по доле
Назначено с высоких облаков,

Из высших сфер, где голоса иные,
О прошлом и о будущем печалясь,
Поют на непонятном языке.
И подпевают им ветра степные,
И вдаль плывёт, как лодочка, качаясь,
Простреленная кобза по реке.

В кафешке на площади Рынок
мы ели лазанью,
По скользкой брусчатке
мела за окном метель.
Город был верен всегда
своему названью —
И не менял он имени,
даже когда с петель

Ворота срывала война
в близлежащей Польше,
Или когда с востока неслись ветра.
Мы были на пару дней
гостями его, не больше.
И циферблат на ратуше
напоминал: «Пора!»

Мы за руки брались,
боясь упустить всё это:
Порхающий снег,
в тиши колокольный звон,
Двенадцать ступеней вверх
по строкам сонета
И камень средневековый
со всех сторон.

В январское утро
запомни ты нас такими
Беспечными серыми птицами,
старый Львов.
Как этому городу,
нам ни язык, ни имя
Дай Бог не менять
в эпоху больших снегов.

Снова стали дни короткими, морозными,
Дышат паром на вокзале поезда.
Собирались посмотреть на паровозы мы,
Да уехали надолго, навсегда.