Наталья Патрацкая - Бронзовые стихи. Лирика

По буквам белых клавиш я стучу,
себя, других чему-то я учу,
и что-то пробуждается в душе —
уже.

Несите кони красных русских букв,
под равномерный, мерный, верный стук
в печатный мир белеющих бумаг.
Я – маг.

Медленно уходит напряженье
и приходит внутренний комфорт,
отдает судьбе распоряженье
о приуменьшении забот.

Суета и нервные страданья
улеглись под снежною зимой,
приумолкли все исповеданья
в жизни очень тесной и простой.

Нет иллюзий о моем признанье,
нет надежды на любой успех,
есть одной судьбы существованье,

тихое конструктора призванье,
замолчавший твой нелепый смех
о мое спокойное молчанье.

От наслажденья в звуках застываю
и в музыке Чайковского тону,
под переливы звуков точно знаю:
перехожу я в классиков страну.

На стороне классических звучаний
углублена я в мудрость наших дней,
Шекспира лучезарное признанье
предпочитаю логике страстей.

Есть в звуках музыки природа
и красота лесных ветвей,
застывших, в серебристых сводах,
и в музыкальности людей.

И сила страсти вечной темы
сквозит сквозь нотные листы,
но заглушают их системы,
и электронные хвосты.

От наслажденья в звуках застываю
и в музыке Чайковского тону,
под переливы звуков точно знаю:
перехожу я в классиков страну.

Не ищу одобренья людского,
и проходит оно стороной,
я ищу состоянье такое,
когда сердце не просится в бой.
И спокойно, порой деловито,
я иду по полям своих дел,
и нет мысли, чтоб быть знаменитой.
Муж меня ненароком задел.

А муж мой – он на всем экономный:
на себе, на других, на делах,
внешне он, очевидно, что скромный.
Но вот в мыслях частенько – аллах.
Преклоняюсь пред знаньями века,
а муж ими пропитан до дна,
видно мне повезло с человеком,
не бываю я дома одна.

Мы и рядом, но вечно не вместе,
до сих пор искры часто летят.
Мы вдвоем, мы как строчка из песни,
нам разлуки – века не простят.
Отчим, мачеха – это пустое,
без обиды для всех говорю.
Для детей – счастье очень простое,
быть с отцом, я его не корю.

Нет и силушки побороть печаль,
нет возможности оглянуться мне.
Снег лежит кругом, и замерз причал,
радость с холодом улеглась на дне.

То ли снится мне в темном дне лазурь,
то ли снег летит, то ль слеза блестит.
Грусть – тоска моя, забери всю муть,
оживи меня, сердце вылечи.

Эх, и грустно мне на белом снегу
с горем – горюшком целоваться – то,
То ль сама умру, то ль его сгублю,
а вдвоем – то нам не остаться-то.

Знать моя беда бредет подо льдом,
пузырьками-то знать балуется,
а бровей твоих дорогой излом,
надо мной уже не любуется.

То ли в небе я, то ль на дне реки,
то ли в облаке, то ль на льдине я.
Но найти меня людям не с руки,
и растаяла вся до жилочки.

Флюгером застыли на деревьях
три сороки. Смотрят свысока
на людские и свои пороки
без волнений, творческих стремлений.
С высоты взирают не дыша,
смотрят на людей – а те спешат.

В ясном небе пьедестал морозный
в инее от дышащих берез,
в этот день так мало льется слез,
и так часто смех звучит задорный.
На сороках модные цвета —
те, что в моде годы и века.

Стекла, кирпичи, часы, уступы
собрались в единый институт,
а внутри подъем, он очень крут,
и с него уходят с думой скупо
на глаза всевидящих сорок,
в армию служить обычный срок.

Армия вбирает людей умных,
тех, кто может думать и дерзать,
тех, кто может очень много знать,
забирает из компаний шумных.
И кричат, кричат тогда сороки,
сокращая жизненные сроки.

И пустеют группы без ребят,
зря резвятся полы на разрезах
юбок, что на ножках очень нежных,
ладно и заманчиво сидят.
И с тоской глядят тогда сороки —
отошли их молодые сроки.

В институте двери закрывают.
Что там изучают – я не знаю.
Знаю то, что знают лишь доценты,
ассистенты, аспиранты и студенты.
Кто же я? Профессор всех наук?
Нет, я стихотворец этих мук.

Мне по нраву топот в коридорах,
или пустота моих дорог.
Тогда слышно: чей-то голос строг,
объясняет что-то без укора
тихим и доверчивым студентам,
ходит взад, вперед в апартаментах.

Улетели строгие сороки,
ветерок уносит иней прочь.
Красота лесов – мороза дочь —
в институт идет давать уроки:
холода, терпенья, белой склоки.
Потеплев, уходит тихо прочь.

Сосна сегодня – верх очарования,
она бела до кончика иглы,
и ей сегодня «королева» звание.
Березы в белой зависти скромны.

О, как чудесно в белой сказке леса
среди ветвей и елочных страстей,
где ветки чуть изогнуты от веса,
где снег, застыв, обвился вкруг ветвей.

Вот небеса морозны и парадны,
голубизна, сугробы облаков.
И наша жизнь проходит явно складно,
а фоном служит инея покров.

Нужна любовь или ее замена,
нужны снега и зябкая метель,
нужна как верность мелкая измена,
нужны мне руки, брюки и отель.

И в роскоши лесного наслаждения,
и в контурах белеющих берез,
и в розовом, чуть с зеленью свеченье,
мне не хватает просто алых роз.

Спрятаться под куржаком,
отойти от пересудов,
слава точно наждаком
бьет паломников посуду.
Ошалевшая толпа
смотрит, пишет, рядит, судит.
Слухи, страсти с потолка
долго разум не пробудят.
Я смотрю за суетой,
нет ни зависти, ни лести,
будто каменной плитой
перемолоты все мести.

Заманчивы – космические дали,
но красота зеленого кольца
прекрасней падишаха дани,
дороже королевского венца.
***
Ты – моя любовь – моя природа,
нет прекрасней в мире ничего.
Ты – красива только недотрогой.
Что еще сказать? Нет, ничего.

Командировок тысячи в стране —
они источник деловой работы,
кто едет разбираться в кутерьме,
кто бегает по складам как во тьме,
кто план перемещает с криком: «Что, ты!»