Наталья Патрацкая - Бронзовые стихи. Лирика

И самолеты, поезда, машины
порою заменяют телеграф,
Ии остаются, чуть плаксиво жены,
скрывая раздражительные тоны,
в довольно непокорный нрав.

И я, их редкий представитель,
лечу и еду, сбросив страх.
Потом расскажут, кто с кем видел,
и не поможет черный свитер
от всех злословий, ох и ах.

А я люблю уйти с дороги
и делать в жизни первый шаг,
и перепрыгивать пороги,
пресечь словесные ожоги,
и думать, мысленно – я маг.

А за окном чернеет ночь,
и стук колес, почти не слышен,
и еду я с огнями прочь,
и говорю я лишь про дочь,
про волосы ее в цвет вишен.

А вот и цель. Морозный воздух
приятно щеки холодит,
и новый город – это отдых
от всех заброшенных обид.
И сердце с городом парит.

Стучат трамвайчики по рельсам,
везут людей на свой завод —
такие сказочные рельсы
бегут сюда из года в год.
В дороге знающий народ.

Люблю узнать я новый город,
и новый цех, и стаю мыслей,
и для стихов есть новый повод —
они над головой зависли.

Я не одна. Со мною – люди,
чей опыт разумом пронизан,
идут вопросы по карнизам,
ответы – лестницей прелюдий.
Командировка вышла в люди.

Спокойствием с небес спустился снег
и равномерной белой окантовкой,
деревьям и домам добавил свет,
и лег на воротник лихой подковкой.

И влажный снег уменьшил все шаги,
и тише, и задумчивее мысли,
вот так же утром мы с тобою шли,
твои усы под снегом мирно висли.

И вот прошли любви нашей года,
где холод и жара порой встречались.
Да и теперь, возможно, не всегда
с тобою мы смиренно улыбались.

Комфортно надо чувствовать себя
среди проблем домашнего хозяйства,
и жить спокойно, вовсе не скорбя,
и я ведь не домашняя хозяйка.

Так и живем, тревожно иногда,
а в основном, в туманной атмосфере,
и тишина зимой в душе тогда,
когда друг другу мы спокойно верим.

Счастливый сон приснился ночью
и олимпийские огни.
И твои губы впились сочно,
в такой момент, ты не звони.

Как ты красив, великолепен!
Я не ждала тебя совсем.
Твой взгляд божественен и светел,
а вместе с тем, а вместе с тем.

С тобой болезни все вернулись
и горести пошли рекой.
А в жизни? В жизни разминулись.
Разлука нам дает покой.

Ты на дороге карты бросил.
Твоя любовь и на снегу.
Забыл ты только бросить восемь,
боялся, что я не могу.

Нельзя снимать венцы с царей умерших,
и править, возвеличив лишь себя.
Нам не спасти трагедий в ад ушедших,
и надо жить, прошедшее любя.
Довольны те, кто будто бы поднялся
повыше тех, кто равным был всегда,
на самом деле – сам собой остался,
и высшая звезда – не их звезда.

О, как все любят маленькие ранги,
и вещи, и машины, и жилье,
и презирают, мысленно яранги,
но не ценить все это и смешно.
А люди-то давно перемешались,
и разум есть у каждого из вас.
Кто в чем умен… Прослойки? Да, остались.
Они заметны только лишь у касс.

В семнадцатом пытались все исправить,
писатели спешили записать.
Мозги чужие очень трудно править.
Поэтам – трудно жизнь свою спасать.
Люблю людей: и правых, и неправых,
крестьян, интеллигенцию, верхи.
Люблю людей: больных и мыслью здравых,
их подвиги, и даже их грехи.

Природа отошла на задний план,
конструкции железок на подъеме,
их сердцевину вновь вращает вал,
не поднимая мой духовный сан,
не требуя и теплового съема.

Размеры, допуски, посадки
царят на чистых чертежах,
пути в цехах не так гладки,
и надо знать друзей повадки,
и не терпеть в цехах свой крах.

Простые белые листы
годами в линиях чертежных,
как для меня они просты,
и я ищу в решениях сложных
чужие, мелкие хвосты,
чтоб быть в решениях осторожней.

Ввергаю мысли в полутьму
своих стихов из рифм сплетенных,
но в чертежи их не возьму,
ведь я люблю их – непокорных.

Параллельны сухие ветви,
и не гнет их лихой снегопад,
ветер ветви живые вертит,
а для мертвых он невпопад.
Вновь примолкли в сугробах ели
под тяжелыми шубами сна,
ветви их под снегами просели,
горделивой осталась сосна.
Снегопад, что ты сделал со мною?
Ты окутал меня холодком,
ощущение, что нет мне покоя,
вместе с резким, тягучим звонком.

Я вдруг поняла, что волненья напрасны,
что все хорошо, пусть мне плохо кругом,
мы часто в душе своей просто несчастны,
но вдруг улыбнемся и счастье волчком.
Казнить мне себя за язык мой болтливый,
совсем ни к чему я такой родилась,
с душою, чрезмерно порой совестливой,
я в адовы муки сама забралась.
И мне отомстить за крамолу так просто,
стихи написать, сбросить чей-то указ,
иначе меня поразит чья-то косность,
иначе закончится женский мой сказ.

За окном – застывшая Москва,
инеем подчеркнуты строения,
а в патентах жгучие слова
ждут и ждут мои изобретения.

Подбираю нужные тома,
рядом переводчица японцев,
переводит быстро и сама,
пишет тексты до захода солнца.

Мне понятны только чертежи,
с каждым часом их смотрю быстрее.
Прохожу патент, хоть ворожи,
где же те есть знания, что мудрее.

Как приятно воздух холодит,
из окна врывается в дыханье,
смотрит, каталог прекрасно свит,
выражает тихое признание.

За окном застывшая Москва,
инеем пронизан воздух чистый.
Вот и просмотрела класса два.
А патент? Он есть. И все в нем чисто.

Милый мой городок, потонувший в лесах,
вдоль дорог расположены виллы,
где деревья стоят в затвердевших слезах,
и где дочь улыбается мило.
В снег вступила она своей легкой ногой,
темный волос сверкает на солнце,
с баскетбольным мячом и любимой игрой,
и мелькают пред ней щиты, кольца.
И весна у нее еще в снежных речах,
и для листьев пора не настала,
но улыбка ее на прекрасных губах,
чуть взрослея, с весной расцветала.
Потеплела вода, засмеялась весна,
забурлили потоки живые,
и струится вода, по протокам чиста,
и несет свои воды речные.
На лесных великанах весна прилегла,
и повисли без снега иголки,
почернела земля от притока тепла,
но становится снег утром колкий.
Улыбнитесь поэты, зачем горевать?
К вам весна – гимн красавице едет,
и не надо стихи свои льдом покрывать —
она лед тот лучами приметит.
Где по снегу, бывало, свободно вы шли —
там осталась тропа снеговая.
А весной, вы попробуйте снегом пройти —
след наполнит вода снеговая.