Сергей Степанов-Прошельцев - Я весенний посол. Седьмой сборник стихов поэта

Говорят, что здесь грунт-плывун.
Я сюда приходу один.
Здесь, убитый, я лёг в траву
с пулей маузера в груди.

Вьётся бабочек белых рой,
изумрудной травы палас…
Бутербродом с черной икрой
здесь закусывал мой палач.

У него здесь свой интерес,
он идёт, испытав аффект,
пальцы жирные обтерев
о широкое галифе.

Чьи-то дачи вокруг, сады…
Как расстрельный понять синдром?
Объясненье всему – садизм —
не исчерпывает всего.

На коленях страна стоит —
вождь усатый мух не ловил.
Мягко сказано — геноцид,
затопил он её в крови.

Это — эхо нашей беды,
и она к нам пришла во двор,
чтобы целый мир убедить
в том, что Бог на земле — террор

И строчит сын донос на мать,
рабский славит поэт режим…
Как мне время это понять?
Смысл, наверно, непостижим.

* * *
Как камикадзе, был я обречён:
бесплотный, словно звездное сиянье,
я мчался в бездну — крохотный фотон,
мельчайшая пылинка мирозданья.

Я там нашёл приют, где водосток
грыз голый камень, и где пламя рдело.
И вымахнул из семечка росток —
как вызов мировому беспределу.

Я был тритоном, ползая по дну,
глядел на мир несовершенным глазом,
но цель имел исходную, одну —
и ощутил в себе великий разум.

Растет мечта из чертежей и смет,
и, сумму знаний обращая в прибыль,
я целюсь в небо стрелами ракет —
туда, откуда я когда-то прибыл.

Скорей! Скорей! К сияющим мирам.
Пусть испытаний выпадет немало,
я всё смогу. Всё, что имел, отдам,
лишь только б жизнь всегда торжествовала.

* * *
Усталый маленький король.
Сбежать нельзя — повсюду стража.
Как надоела эта роль —
который день одна и та же!

И по ночам бросает в пот:
как это страшно — быть всесильным!
А где-то женщина поет,
склонясь над старым клавесином.

Под этот простенький мотив,
что, словно птичье пенье, тонок,
на землю фартук постелив,
спит неумытый поварёнок.

Швыряет золото метель
берёз на лестницы перила.
И мягче мальчику постель,
чем королевская перина.

Порой мы превратно судим
о самом своём родном,
и тихо уходят люди,
которым не всё равно.

Они не из тайной секты,
в руках их не красный стяг —
прогресс приближают те, кто
о чем-то своём грустят.

Ночами творят не ради
наград – это гимн уму…
Увы, наш мир безотраден —
бездушен он ко всему.

Он в нас состраданье борет,
не знает, где чья вина…
Ему не хватает боли,
а мысль рождает она.

Я славлю этих уродцев,
они мечтою больны,
в груди их надсадно бьётся
большое сердце страны.

А вражья не знает клика,
что, в общем, от их труда
пребудет страна великой
и гордой, как никогда.

* * *
Жарким светом прожектора залит,
вот идешь ты, вздыхая опять:
словно что-то, как дым, ускользает, —
то, что силишься тщетно понять.

Что-то главное, что-то такое,
что всегда безотчетно искал.
Оттого нет ни сна, ни покоя,
только смутная эта тоска.

Опустеет однажды жилище,
позабудутся правда и ложь.
Что ты хочешь? Чего ты все ищешь?
Неужели когда-то найдешь?

* * *
В сарае пахло кизяком,
а всё вокруг цвело и пело.
Не в силах шевельнуть хвостом,
он помирал — пора приспела.

Гудела в жёлобе вода.
Мир шумно жил, вращался плавно.
И словно лилия, на плавни
спускалась белая звезда.

И было страшно помирать,
и было уходить нелепо,
когда вокруг такое лето,
когда такая благодать.

Король красив, хотя и раздобрел,
хотя он — воплощение порока.
В чём красота? В алмазах? В серебре?
А может, в пышных кружевах барокко?

Камзол его изысканно-богат,
на пальце — перстень в виде скарабея…
Не может ни один аристократ
заимствовать замашки у плебея.

Он – властелин. Наверное, он бог
во Франции. На мир весь не хватило.
Представить он и в страшном сне не мог
потомка, что ведут на гильотину.

Его заслуги вовсе не спасут.
И никаких не подадут кассаций.
Есть суд людской. Порой неправый суд.
Но может он и королей касаться.