Бахтиёр Ирмухамедов - Избранные стихотворения. Том II

У Ваших ног валяется страна,
Лишь я один стою, благоговея.
Я не достиг желанного руна,
Но видел Вас при помощи Морфея.
Вы плавали, как Ева, нагишом,
И волны, чуя Вас, с ума сходили.
Я был на расстоянии большом,
Но мог узреть, как Вы меня стыдили
Своими персями, ногами и
Основой всех основ и мирозданий,
Магнитной тягой сущности любви,
Причиной сладкой всех мужских страданий.
О, как прекрасны были Вы, когда
На берег вышли и легли под солнцем,
Не ведая ни капельки стыда
Перед смотрящим в оба незнакомцем!
На Ваших прелестях речной росы
Блестели жемчуга игривым светом.
И от такой невиданной красы
Ослепло небо, брошенное ветром.
И стало мне понятно, отчего
Страна не хочет столько лет подняться:
Ведь нет на свете выше ничего,
Чем от любви у Ваших ног валяться!

Ты пронеслась на иномарке
И не махнула мне рукой.
Свою обиду в темном парке
Я изложил одной строкой:
«Тебе терзать меня прикольно».
Ведь ты замашками вождей
Плюешь с высокой колокольни
На добродетельных людей.
Ну что же, плюйся, дорогая,
Пока безветренно вокруг,
Пока, по осени шагая,
Не окочурились мы вдруг.
Мы не успеем оглянуться,
А жизнь пройдет – и нам с тобой
Придется в омут окунуться
И распрощаться с ворожбой.
Никто из омута Аида
Доселе вынырнуть не смог.
Сгорит во мне моя обида
При виде длинных, стройных ног.
Но ты летишь на иномарке
По листопаду вдоль шоссе,
А я один в угрюмом парке
Произвожу в слезах шассе.
Со мной вальсирует разлука,
Шурша опавшею листвой;
Аккомпанирует нам скука,
Мешая музыку и вой.
В том жалком дальнем отголоске
Мне слышно, как бездомный пес
Своей судьбы ничтожной фоске
Моё сиротство соотнес.
Не я один в ночи страдаю:
Таких, как я, в избытке псов.
Но я один в любви блуждаю,
Не различая полюсов.
У этой пьесы нет ремарки,
И в эпилоге – ничего.
Ведь ты в комфорте иномарки
Не замечаешь никого.

На этой мстительной планете
Террористические сны.
Заложен страх в святом завете,
И этот страх – залог войны.
Но нам ли, Гуля, падать духом
И сердце местью наполнять?
Любовь – не баба-повитуха,
Чтоб на неё за боль пенять.
Мне все равно, кто что пророчит,
Когда мою волнуют грудь
Твои эпические очи,
Твоя лирическая суть.
Взорвутся пусть к чертям собачьим
Земля, Галактика, миры —
Мы всем назло себе назначим
Свиданье в стиле Гульсары.
Там, за Вселенной, за границей,
Куда вовек не проникал
Ум человечий, мы, как птицы,
Себе устроим карнавал.
Там, в недоступности эфира,
Нас разлучить не смогут сны
Террористического мира
И человеческой войны.

Сегодня мне приснился Маркес.
Он мне сказал: «Твоя Лейли
Не даст рифмованной примарке
Ни пяди выжженной земли.
Ведь ты же помнишь, мой полковник
Все ждал, когда придет письмо,
Признав в конце, что злой чиновник
Его заставил есть дерьмо.
Вот и Лейли твоей до фени,
Какую боль, какую страсть
Вложил ты в плач стихотворений,
Коль не способен деньги красть».
Но я с маэстро Габриелем
Не согласился, возразив,
Что я сражен любовным хмелем,
Но не такой, как тот Сизиф;
Что и Лейли – не кукла Барби,
Не айсберг северных морей
И не подобье желчных гарпий,
Тем боле алчных мизгирей.
Моя Лейли – как парус в море,
Как облака на синеве,
Как вольный ветер на просторе,
Как луч, скользящий по траве;
Она – мелодия полета,
Она – симфония любви,
Она – противница комплота,
Она – судьбы моей пахви.
Но Габриель Гарсия Маркес
Лишь улыбнулся мне в ответ,
В его мимической ремарке
Лишь отразился грусти свет.
Конечно, он велик и мощен,
И в уважении моём
Не мог быть мною отчихвощен
И назван старым упырём.
Я лишь сказал словес приору:
«Зря, Габриель, прошу простить,
Вы на мою Лейли-синьору
Посмели «бочку накатить».
Она прекрасна, Вы поймете,
И экстерьером, и душой.
И я уверен, Вы введете
Её черты в роман большой».
На этом месте сон прервался.
Кричал петух издалека,
Как будто мне сказать пытался,
Что я обидел старика.

Здравствуй, милая Настюша.
Коротенько расскажу,
Что сегодня я не кушал
И, не выспавшись, сижу
За компьютером, и душу
На экране вывожу.

А душа моя больная
И боится темноты.
Временами, как чумная,
Мечет бурные финты.
Излечить ее, родная,
Можешь, Настя, только ты.

Бью по клавишам, как будто
Забиваю гвозди в стол.
Так, наверно, марабуты
Создавали свой престол.
Заболею я скорбутом
Без любви и фарандол.

Буквы пляшут на экране,
Собираются в слова,
А моя в угаре пьяном
Не фурычит голова.
Только ты в Узбекистане
Для меня всегда права.

Твой портрет передо мною,
А тебя со мною нет.
И от этого я ною,
Как страдальческий сонет.
Жить с душой своей больною,
Видно, мне остаток лет.

В элитной части Ваших губ
Мой поцелуй еще трепещет,
Но Вы уже собрали вещи,
Остановив мой «ледоруб».
Из Вашей VIPовской груди
Волненье слышится глухое:
Ведь Вы подумали плохое,
Когда стоял я позади.
И Вы мою прервали речь,
А я хотел излить Вам душу,
Сказав, что грязи не обрушу
На элитарность Ваших плеч.
Ужели я посмею Вас
Обидеть страстностью молений,
Взяв августейшие колени
В заложники в неровный час?
Не уходите, я молю,
Не одевайтесь так поспешно.
Свиданье было столь безгрешно! —
Его стихами восхвалю.
Но Вы уходите в свой клуб
Высочеств разных и Величеств,
Моих не вытерев язычеств
С элитной части Ваших губ.

Я устаю глядеть в твои глаза,
Твой взгляд меня энергии лишает:
Я словно покрываюсь весь лишаем,
И будто колет сердце дереза;
Как будто кровь куда-то вытекает,
И мышцы овивает паралич,
И кости поедает злой тирлич,
И в голове мышленье иссякает.
Ты ведьма или фея, Гульсара?
Какие чары множишь в этом взгляде?
Таишь ты гибель мне в любовном яде
Или готовишь неги вечера?
Твои глаза прекрасны и опасны —
В них и обман, и мысли красота,
В них жар души и гнева мерзлота,
Презренье в них и взор, со всем согласный.
О, не смотри так! Лучше разъясни,
Зачем твои глаза меня буравят —
Они мой дух к великому направят
Иль сердце мне оставят без брони?
О, смилуйся, Гули! Дай мне окрепнуть,
Нам ни к чему такая гомоза.
Я устаю глядеть в твои глаза —
Боюсь от них пожизненно ослепнуть.

Я закругляюсь, Гульсара,
Не потому, что исписался,
Но потому, что не касался
Тебя с утра и до утра.
А как хотелось навестить
Тебя во время ночи лунной
И на гитаре семиструнной
Грядущий день оповестить
О состоявшейся любви!
О воплощении надежды!
(Она рифмуется с «одеждой»,
Быть может, и на пехлеви).
Но ты, как небо, далека,
Но ты, как звезды, недоступна.
Твоя обитель неприступна
В нагорной зоне Чарвака.
А просто так писать стихи
И воспевать твой образ дивный
В порожней страсти – дефективно:
Так блеют горе-валухи.
И потому, чтоб не упасть
В твоих глазах, оповещаю,
Что с этой ночи прекращаю
Являть тебе пустую страсть.
Своей душе постанови
Не исключать из списка знаний
Науку песенных признаний
Моей отвергнутой любви.
Благодарю тебя за то,
Что ты живешь на этом свете
И что не будешь ты в ответе
За все, что нами нажито.
Будь безнаказанно щедра,
Не отдавай себя гордыне
И не жалей о том, что ныне
Я закруглился, Гульсара.