Игорь Чубанов - Свадебные заметки. Часть первая

Не удержался, вновь взглянул на фото Анны,
на ту, что стала для меня чужой женой…
Увы, опять – изнутри – глас реально-странный:
«Нет, Волкодлак, ты проиграл! Теперь не вой…»

Уйти бы, с Анной, мне за край света-земли,
с доверившей Зверю судьбу свою и руку…
но ведь не обмануть счастьем мечты разлуку:
закат вечерний всё же не рассвет зари!

И силуэт двоих истает над дорогой,
дымкой витать оставив женский аромат…
Строке, зачёркнутой
Аннушки взглядом, Хищник рад:
«Я с Кареглазкой был знаком!
Жаль, с Недотрогой…»

Пред Волкодлаком столь виновной признаёт
Анна себя саму за все шесть лет молчанья,
что память – ранами! – покоя не даёт:
Тантрой кормил, не ведая, лох-идиот,
не добиваясь откровенности признанья?

Всё ж дымом совести глаза стыд выедает
и потому тридцатилетнею боится?
Зря говорят, что ль, «сколь верёвочке ни виться»
или от финиша – вкруг! – к старту докатиться,
тем более, что Волкодлак истину знает?

Но ведь и с Тантрой можно жить-существовать;
общаться так же, как и все простые люди,
не афишируя проделки чудо-юдьи!
Не Волкодлак, а все другие Анне – судьи,
коим на доводы Зверя чихать-плевать?

Не отвечать мне ни звонком, ни интернетом;
упорно встречи избегать, как с полоумным…
Неужто я – маньяком! – выгляжу безумным
средь тех, с которыми дружить сочла разумным?
Иль тайна наша пусть останется секретом?

Из глубины тьмы проступив почти ночной…
незримой сущностью, став цветом лепестков,
на стол возлёгших вне бутонов как оков —
свободы день прожить, пусть и такой ценой, —

я перелился эхом в поцелуя звон
соприкоснувшихся прозрачностью бокалов
уютного кафе, вне шума бальных залов,
чтобы увидеть ту, в которую влюблён!

Звериной сущностью касанье ощущая
Аннушки пальчиков на гранях хрусталя,
стал воплощением призрака-короля
средь королевства-царства свадебного рая:

«Мерцающей россыпью изумрудных бликов,
звёздными высверками фото-обрамленья
я не нарушу торжества, Ань, впечатленья…
лишь огражу от сердца Волкодлака вскриков:

«Бокалом к мужу моя Анна прикоснулась…
видно, забыв, что в каждой капле вина – я!
Скользну к губам её, янтарный цвет храня,
и поцелую так, чтоб сердце встрепенулось…»

За саму Лиственскую вся семья решила,
кровным родством Анну, как цепью повязав:
моральный наказав учить-зубрить устав,
чтоб с Волкодлаком, не дай бог, не начудила?

Глядя на Анну, как же правды не сказать:
замужеством как пить дать воля поломалась
и вся свобода златой клеткой оказалась?
Мне форму с содержанием не увязать?

Анне – покоя-сна! – секс Тантры не даёт?
Вот ведь ментальная от Волкодлака «шалость»!
Что, интересно, в спальне муж визжит-поёт?
Что чувство сексуальное с долгом рассталось

с супружеским – настоль уж близость обнаглела,
что ни в какую с мужем секс не принимает,
все притязания на тело отвергает,
тантрическую близость лишь воспринимает,
о вкусности которой и мечтать не смела

Анна – любовница, супруга и жена?
Цена в том Волкодлака иль его вина:
мужа спровадив, радоваться, что одна
в квартире-доме, и что Зверю отдана

на растерзание тантрической «напастью»,
что в стоне женском воплотившись и в оргазме,
сладостным кайфом застывает в мозгоспазме?
Анны завидует ли кто женскому счастью?

Иль, так сказать, мы это сами проходили,
когда телами всех мужчин своих любили,
иль за мужчин измены тоже телом мстили,
и всё, о чём твердит Зверь, также ощутили?

Но и мы с Анной, по отдельности, так жили,
пока ментальность Тантры в души не вошла,
метаморфоза с нами не произошла!
В сердца не божья благодать ли снизошла?