Михаил Солдаткин - В пору золотую

Соки прут из земли от корней корявых,
разливаются в ветках, стремясь в тупики,
привлекают к цветам и больших, и малых,
ярких пчел золотых, холодам вопреки.

На меня осыпается белая нежность
лепестков – этих главных примет весны,
над деревьями стелется неба безбрежность,
а ночами гуляют счастливые сны.

Скучают полки в шкафчике напротив,
они полны томов забытых книг,
когда -то я, на умном повороте,
к сокровищам, в них собранным, приник.

Теперь там, кроме книг, живут фигурки,
отечественных промыслов изыск,
они по вечерам играют в жмурки,
я слышу топот ног и тонкий писк.

Навряд ли кто из них заглянет в книгу,
им глазки строить с полок веселей,
а книжному дружку покажут фигу,
уж если гость – завзятый грамотей.

Я много книжек в тонком переплете,
сложив в суму, засунул на чердак.
и если вы в мой дом еще зайдете,
читать вам будет нечего. Вот так.

Застыл вопрос, ухмылка на лице,
пущу ли в дом, согрею ль у камина?
мы топчемся на маленьком крыльце,
со стороны – пикантная картина.

Взлетела бровь забытою дугой,
и пальцы рук встревожили косынку,
я б не пустил тебя, но я уже другой,
как не пустить заезжую блондинку?

Пустить – пустил, но вовсе не простил
Я помню, как бессонными ночами
любви волшебной пригоршню просил,
засыпав ночь горячими словами.

Но ты с другим обжечься предпочла,
и Бог тебе судья и пепелище,
а память и коварна и прочна,
и воздух стал прозрачнее и чище.

Горит камин, трещат в огне дрова,
и тщетны все любовные попытки,
слова твои – они и есть слова,
а сцены унижений – хуже пытки…

Потеряны ключи от прошлой жизни,
туман в глазах и старческая скорбь,
дрожанье рук и боли катаклизмы,
и топь кругом, одна гнилая топь.

И лестница крута, подъем не сдюжить,
любая кочка, трещина – подвох,
в любое время можно занедужить,
устроив вдруг в семье переполох.

Ведь скоро это все на самом деле
прицепится, попробуй не принять,
в огне горят продажные недели,
чтоб вновь кусочек жизни отобрать…

Потолок пестрит изъянами вразбивку,
представляя из себя пучки решетки,
не собрать мне вижу, мысли из обрывков,
накурился я за день, не чую глотки.

Примостившись за столом, чешу затылок,
привожу в порядок скомканный рассудок,
Мне б мелодию поймать среди фальшивок,
уловить забытый запах незабудок.

Дым убил мое пространство и растаял,
я с нутром громоздкой вытяжки не спорю,
приближается уже концовка мая,
захотелось все забыть и двинуть к морю.

Мне бы выбраться из всех хитросплетений,
заказав себе прекрасную погодку,
да влюбиться до потери ощущений,
повстречав на пляже дивную красотку.

Наевшись на ночь аспирина,
я пик давления прикрою,
мне ночью лампу Аладдина
мечталось в снах найти, не скрою.

Дары принять, взъерошить перья
и навсегда забыть о вечном,
прорвать решетки недоверья
и хоть во сне пожить беспечно.

Но мне приснился злобный демон,
он, как сапожник, матерился,
огрел меня гнилым поленом
и в черной дымке растворился.

С тех пор мне лампа не дается,
вы раритет тот не ищите,
ведь жизнь над вами посмеется,
а что не так? уж не взыщите.

Я, разбивая в пыль дороги,
прижавшись к посоху душой,
несу в закат босые ноги,
найдя в пути своем покой.

Размерен шаг, не ноют стопы,
и ночь вот – вот накроет даль,
я – налегке, слегка потрепан,
судьбой обиженный бунтарь.

Летят в сторонке две вороны,
не сбиться б с верного пути,
ведь где -то там деревьев кроны,
туда обязан я дойти.

Холмы сияют белой плешкой,
ни озерца, ни ручейка,
я гол, как шахматная пешка,
а степь зовет издалека.

Иду я к цели дни и ночи,
пытаясь главное понять,
где путь найти к себе,
короче – в степи напрасно не петлять.

В один из дней увидев море,
я ближе к скалам подойду.
Погасли страсти на просторе,
забрал рассвет мою беду…

В потемках комната, обвисшие обои,
нежданный дождь кривляется в окне,
нахохлившись, синица на заборе
купается в весенней пелене.

Уснувший телефон не отвечает,
не светится зеленое табло,
без связи он по прежнему скучает,
и нам с ним, как всегда, не повезло.

В затворничестве жить пока надежней,
чем лбом ломиться в запертую дверь,
я занят ерундой пустопорожней,
приткнувшись в раздраженьи на постель.

Не радует наш лес на темном взгорке
и дождь наслал навязчивый мотив,
повсюду лишь сороки – тараторки,
выказывают сольный примитив.

Пожалуй мне пора, к чему раздоры,
кота втащу упрямого в авто,
проскочим вместе плотные заторы,
чтоб вновь сыграть в житейское лото.

Ты обручем стянула мысль мою,
надсадно прокричала что -то в ухо,
ты видишь, я пока еще стою,
уйди, прошу, несносная старуха!

Мне птичка до зари подарит трель,
я жду, когда рассвет уже над лесом
постелет мне цветочную постель,
и солнце глянет сверху с интересом.

Я выйду по росе, прижмусь к траве
всем телом, каждой клеточкой отдельно,
мне хочется остаться в сентябре,
и просьба для тебя не запредельна.

Ты рано притащилась, сгинь пока,
настанет день, я сам тебя окликну,
рассей над жизнью скорби облака,
а я к своим желаниям привыкну…

Я снял в прихожей башмаки,
повесил пыльную тужурку,
молчат жилища – тупики,
Лишь шум машин по переулку.

В квартире – стойкий полумрак,
и блики по полу играют,
над дверью крашеный косяк,
да тени под ноги ныряют.

Я не был здесь примерно год,
исчез от распрей и упреков,
и ты устала от невзгод
и от соседских кривотолков.

Я свет зажечь не тороплюсь,
пройду к окну, открою шторы,
обилью пыли удивлюсь,
она кругом сплела узоры.