Михаил Солдаткин - В пору золотую

Иду, молчу, я знаю, что найду
могилу эту там, у самой стенки,
уняв в коленях дрожь, едва бреду,
кругом приметив скорбные оттенки.

Сияет день, но дальше – полумрак,
ведь сколько лет прошло, а не забылось,
как ты прошел сквозь стену просто так,
и смерть, тебя приняв, не удивилась.

А мы с тобой – ровесники, друзья,
и сколько б мы могли еще судачить
о жизни, о проблемах бытия,
и пиво пить на загородной даче.

Но нет тебя, а я один, как перст,
десяток лет судачу в одиночку,
пока ведь для себя земли окрест
не вижу, понадеясь на отсрочку…

Я мальчишкой сражался на палках,
и каменья бросал во врагов,
все катилось ни шатко, ни валко,
много в жизни я сделал кругов.

Сколько обуви я перемерил,
сколько помню былых удальцов,
но до старости вовсе не верил
в предсказанья чужих мудрецов.

Временная узда бесконечна,
и до срока быть может мила,
только жизнь на земле быстротечна,
и во многом увы тяжела…

Я тебя обниму на счастье,
ты мне правильный путь укажешь,
по ступеням наверх все ненастья,
все узлы по дороге развяжешь.

Принесешь мне желаемый выбор,
разольешься горячей лавой,
не хочу быть льстецом и пронырой,
чтоб закончить житье канавой.

Ты одна мне укажешь правду,
не позволишь в делах усомниться,
никогда не позволив азарту
с середины горы скатиться.

Да покажешь мне тайные тропы,
к совершенству идти поможешь
ты, как истинная Пенелопа,
Лучшей доли дождаться сможешь.

Мы не зря столько лет в упряжке,
наши чувства судьба не гложет,
ведь по сути, мы две неваляшки,
нас беда уронить не может…

И что ж тут поделаешь, дождь обнаглел,
плюс шесть, это надо – в разгар июня!
Меня электрический друг обогрел,
но в доме теперь завелась шептунья.

Я зиму едва пережил, матерясь
от сборища самых нелепых недугов,
откуда она мне на горе, взялась,
попутчицей став и моей подругой.

Придет, подбоченясь, присядет на стул,
и, вроде, беззлобно, но очень настырно
наводит болезни, кричу: «Караул» —
Болеть среди лета вдвойне обидно.

Я съехал с квартиры, шептунья – за мной,
я в поле, я в лес, только все напрасно,
ну где же найти настоящий покой,
ведь с ведьмой на свете дружить опасно.

Где -то что -то крутится в природе,
в полночь затихает и горит,
звездами подмигивает, вроде,
в бездну взгляд приветить норовит.

Я, дрожащий, брошенный и трезвый,
взор свой поленился отвернуть
с неба, где красуется облезлый,
видимый заплатой, Млечный путь.

Что мне, муравью, глухая бездна,
здесь своих заботушек – не счесть,
все, что светит сверху, если честно,
мне за так не даст ни пить, ни есть.

Манна не обвалится, не думай,
кто ты, чтобы лопать задарма?
это даже кот мой – мот беззубый
знает, хоть и выжил из ума.

Посижу еще, набрав силенок,
чтобы груз проблемный донести,
знаю, мир наш призрачен и тонок,
Господи, послушай, но прости…

Свисают ветки, тлею недобитые,
что мне до тли, кусты цветут уже,
дорожки в сад затихли неумытые,
и град, летит похожий на драже.

Зима в июне сильно огрызнулась,
без вьюги и мороза, как тут быть?
сегодня вдруг стекляшками вернулась,
чтоб беды нам вперед наворожить.

Недолог срок, напасть к утру растает,
совок и веник сделают добро,
сгребу с дорожек все, что не летает,
и выброшу в прогнившее ведро.

Земля повсюду чистая, как прежде,
июнь на приключения горазд,
с котом пройдемся рядышком – в надежде,
что холод к нам пришел в последний раз.

Сидят две куклы на буфете,
напоминание о лете,
когда -то в них играли дети,
слегка потрепаны они,
мгновенья лета не продлить,
другие в нас горят огни,
теперь уж некого винить,
нельзя все снова повторить,

Да и виденья эти…

Я вновь стою на берегу,
уйти так просто не могу,
себе немножечко солгу,
ведь трудно быть в ответе
за дождь занудный на лугу,
который вызовет тоску,
но взгляд мой светел.

А жизнь отпущена не зря,
освоил сушу и моря,
себя нисколько не коря,
стою, но слезы льются,
о прошлом хочется забыть,
за все себя сейчас простить,
года ведь не вернутся…

Набедокурила гроза, взорвав пространство,
косые струи лупят – жди беды!
В саду от предыдущего жеманства
остались лишь поникшие цветы.

Картина удручающе знакома:
дождя неумолкающий размах,
дорожки всюду вспенились у дома,
и бочки под навесом – при делах.

Вся живность разбежалась, разлетелась,
скворечник на шесте подстать мячу,
ему под шквальным ветром захотелось
исполнить трюк, подобно циркачу.

Внезапно все движенье прекратилось,
и с неба льётся реденькая дробь
и тучка, поворчав, за лес скатилась,
оставив за собой разор и топь.

Аукнулось, откликнулось
и дальше побежало,
я вырвал из реальности
свое тупое жало,
чтоб больше не аукалось,
а просто догорало,
бежать ведь дальше некуда,
бежать пора в начало.

Простуженным заморышем
я встану за окошком,
потешусь над сознанием
от злости у порожка,
аукнулось, запомнилось,
быть может, дурь какая,
от крайностей без почестей
У видимого края.

Начало не отыщется,
искать – не та затея,
смотрю с сарказмом в зеркало,
от ужаса бледнея,
так что же мне аукнулось,
куда же подевалось?
видать, в своих амбициях
слегка перестаралось.

В глазах – сплошные всполохи,
наверно – наваждение,
я в свете не понадоблюсь,
я – только привидение,
мне жало сунуть некуда,
не будет завершения,
откликнулось – да поздно ведь,
уймись, хитросплетение…

Очищен старый саквояж,
для щетки, мыла и рубашки,
подамся я в крутой вояж,
где ждут стрекозы и ромашки,
где не проходят инструктаж,
где от судьбы не ждешь поблажки,
туда, где вычтутся промашки,
где не востребован багаж.