Михаил Солдаткин - В пору золотую

Но я остался ниткой без иголки,
как овощ без заботливой прополки,
и, хоть свобода бьет мне по карману,
звонить, писать и плакаться не стану.

Уехала – и в небе брешь стянуло,
и боль от пережитого уснула,
но в мыслях беспорядок – сценка бегства
напомнила песочницу из детства…

Изъедена ржавчиной плоская крыша,
в том доме годами никто не живет,
у них не заладилось, так уж вышло,
их тени ушли от закрытых ворот.

Ушли друг за другом – и жизнь иссякла,
Людей не осталось, такая судьба,
торчит из бревенчатых срубов пакля
и в облике дома – немая мольба.

Штакетник провис и веранда внаклонку
провисла углами до самой земли,
печная труба покосилась вдогонку,
рассыпав осколки свои в пыли.

Осталась сирень сиротой у забора,
противясь, как прежде, вселенскому злу,
она каждый год зацветает с укором,
в забитом крапивой переднем углу.

Соцветья красивы и запах тревожит,
но век ее тоже подходит к концу,
когда -то она упадет, быть может,
с протянутой веткой к гнилому крыльцу.

Пробежала судьба по канавам и кочкам,
извалялась в грязи и на солнце завяла,
под конец утомилась, махнув платочком,
да под траурный марш от меня слиняла.

Вот же горе какое, куда ж без судьбины,
И, с напуганной насмерть, кривой душонкой
я до друга дойду, у него именины,
может, капель нальет, да предложит тушенку.

Обожаю консервы и черт с ней, с судьбиной,
не ломать же себя под ее капризы,
капли голову вскружат, потянем резину,
нам в заоблачный дом не давали визы.

Вижу живность загадила двор, всюду мыло,
поскользнулся, упал – только этого мало —
на меня волкодав устремился с тыла
и оса запустила под куртку жало.

Вот, что значит менять на ходу направленье,
вечер быстро закончился, я изумился
растерялась сноровка, не впрок леченье,
я в стогу на соломе с утра очутился.

Не теряйте судьбину, не ешьте консервы,
ведь трагедией могут дела обернуться
захудалую жизнь, что попортила нервы,
я прошу со слезами ко мне вернуться.

Горластые чайки уже улетели,
и ласточек быстрых не виден полет,
мелькают за окнами дни и недели,
а август спешит на последний фокстрот.

Я пуговку, сидя, кручу на рубахе,
смотрю, как беснуется лето кругом,
все рядом в движенье – от тли и до птахи,
обычный в июле природный дурдом.

Жара нестерпимая, нет суматохи,
над лесом – унылых медуз облака,
и дождика редкого малые крохи
картину не выправят, даже слегка.

Хорошее время с утра и под вечер,
мне легче становится в мыслях витать,
на зорьке, когда небосвод расцвечен,
в шезлонге о многом приятно мечтать.

Несметны дары подмосковного лета,
не надо спешить никуда поутру,
поливкой займусь, не спеша, до обеда,
чтоб как -то чуть – чуть урезонить жару.

Я лучезарную звезду
в мечтах навечно уведу,
пусть наслаждается она
в ночной прохладе,
скупую высушит слезу,
уймет тревогу и тоску,
сияет ярче всех всегда,
как на параде.

Я плохо видеть стал во тьме,
стою в печали на холме,
безбрежно небо
и созвездий самородки,
звезда с собой возьмет беду,
ее вовек не подведу,
отдам тепло свое последнее
красотке.

Тебе ведь холодно, поди,
меня напрасно не суди,
Зачем упрямого
На странности толкаешь,
и улыбнуться не спешишь,
хотя обманчиво молчишь,
но все дела мои
из вида не теряешь.

Нам хорошо вдвоем, ведь так?
ты недоступна, всюду – мрак,
твой зоркий взгляд мои седины
потревожит,
с тобой мы видимся пока,
но небо скроют облака
и пробежит к утру озноб
волной по коже…

Торчит антенна гордо в небесах,
нашел же время ржавую приляпать!
теперь сомненья бьются на весах,
быть может, я, на самом деле – «лапоть».

Зачем я это чудище привез,
ведь не люблю я разные «страшилки»,
каналы душат страждущих всерьез,
а у меня вибрируют поджилки.

Какая новость вывернется вдруг
и чем нас припечатают для фарса,
а пульт, теперь почти «заклятый» друг,
в мой быт, да и в сознание прокрался.

Но все слова – простой самообман,
я выключу, пожалуй, это чудо,
не буду заводить шальной роман
с экраном,
и, глядишь, целее буду…

Последний день жары,
идет циклон,
прольется ночью дождик на газон
и солнце в нерешительности вздрогнет,
не выйдет утром,
все вокруг промокнет
и в лес тропинку нужную зальет,
раскиснет мир полянок и болот,
где каждая травинка – милый друг,
где сотни тысяч теплых,
нежных рук
все тянется ко мне —
– встревожен лес,
его гнетет небрежность и прогресс,
пейзажи исчезают, словно дым,
он раньше был дремуч, непроходим,
теперь – поля пожарищ здесь и там,
пеньки торчат в завалах по кустам,
обидно, что так вышло,
ты прости!
тебе теперь десятки лет расти,
разбрасывать и шишки, и сережки,
чтоб я спокойно спал в своей сторожке,
остаток лет дышал, любил, дружил,
любовью нашей вечно дорожил.
Мужайся, лес…

Мы утром за столом «гоняем чай»,
батон нарезан, сырники – на плитке,
Посмотришь – не житье у нас, а рай,
сомнений нет, исчезли пережитки.

А чай индийский крепкий – чудный дух,
из чайника заварка исчезает,
распелся, как положено петух,
и солнце гаммой красок одаряет.

Часы на стенке бьют, не торопясь,
глядим в глаза друг другу, как обычно,
и яблонька, к окошку прислонясь,
от ветра чуть качается привычно.

Вот так бы здесь сидеть и час, и два,
Забыв про неудобства и невзгоды,
любви приняв законы колдовства,
благословив все прожитые годы.

Прости меня, мой ангел, я болею,
тоска съедает сердце день за днем,
любить тебя я больше не сумею,
горит мое прибежище огнем.

Душа, как раньше, вроде, нараспашку,
но солнца в ней на донышке, чуть – чуть,
я снял с нее последнюю рубашку,
подняв со дна немыслимую муть.

Сегодня дождь с утра и неприглядно,
ручьи текут повсюду во дворе,
когда -то ты была еще желанна,
хвала той зажигательной поре.