Михаил Солдаткин - В пору золотую

Он шагал по дорожке,
за ним – неприютная свора
желтых листьев на пандусе и у забора,
бесконечная лента потерь,
оттого и беден,
человек – не в себе, и всегда нелюдим и бледен.

Ну а старость не ждет от судьбы поворота,
видно в мир уходящий
закрыты уже ворота,
а любовь избегает его,
как дурную простуду.
он ведь бомж —
в закоулках ютится повсюду.

Неприкаянна жизнь
и желанья давно испарились,
где любовные сцены?
давно по ночам не снились.
пиджачишко потертый
и стоптан задок у ботинка,
только в памяти – цепко —
добытая в ночь четвертинка.

Он, бывало, блистал,
был хорош, и умен, и молод.
А дождинки буравят
его неприкрытую плешку,
ты ступай себе, милый,
у края дороги не мешкай,
неизвестно, что в голову влезет,
возможно тебе, дурному,
топай тихо, не майся,
к последнему «райскому» дому.

Покажи мне, степь, забытую дорожку,
я возьму с собой опрятную одежку,
разгоню упрямым глазом
мрак под тучей,
и пойду искать средь трав
родник живучий.

Он – один на всю округу – бьет надеждой,
образумит и поймет меня, невежду,
даст заряд моим несбывшимся порывам,
ведь застыл я черной птицей
над обрывом.

Я не знаю, как расстаться с наважденьем,
я устал крутиться в жизни —
днем осенним
мне б попить воды хрустальной из – под камня,
да найти запал
последнего желанья.

Разыскать ту неприметную дорогу,
и свою обнять бы душу – недотрогу,
да смиренным стать,
сломав пружину страха,
отыскав любовь вселенского размаха…

Наши чувства прошу до конца не транжирить,
можно тень их в канаву проточную вылить,
но само ощущение страха не трогать,
мне привычен у сердца твой
острый коготь.

Положу средь бумаг огрубевшие руки,
ну, не руки, а так – приложенье от скуки,
те, что в свете ночном до сих пор копошатся,
те, что с мыслью корявой схватиться страшатся,
чтоб не выплеснуть дури в столбцы ненароком,
ведь в написанном все обернется боком,
вдруг, какую строку несерьезно обидишь,
тут же в доме своем негатив увидишь.

Потускнели все краски
заблудшего мира,
ты меня до сих пор до конца не простила,
не страдай,
ведь судьба наши выходки стерпит,
лучше глянь,
как заносчивый дождик заборы треплет.

Наши чувства роняют слезу полгода,
против долгих терзаний восстала природа.
не тревожь мою душу, оставь в покое,
ну, найди ты себе развлеченье другое.

Все, что было в канаве – давно испарилось,
все, что виделось раньше, пожалуй, случилось,
я закончу писать об ушедшем бреде,
видно не было смысла в такой победе…

Наплывы страха призрачны и мерзки,
толпа людей, как скопище зверей,
шагают за спиной по – пионерски,
в одну из темных слякотных ночей.

Мне выбиться из ряда удается,
я сгинуть наше прошлое молю,
в заблудшем мире совесть продается,
останусь с ними – душу загублю.

А где -то впереди горнист выводит
бравурный марш на бронзовой трубе,
и вся толпа безумием изводит,
и песнь поет о собственной судьбе…

Я ноги в одеяло ткну с испугу,
кошмары ночью в сон мой пробрались,
отпор даю пришедшему недугу,
чтоб горести в мозгу не прижились.

Я вижу краски бунта на обоях,
стекают тени вниз, за гардероб,
я многое увидев в тех героях,
не в силах скинуть холода озноб.

Здоровы те, кто жил в другом настрое,
но жизнь, бывает, сталкивает в грязь,
и в каждом веке есть свои изгои,
которых смута жизни заждалась.

Сумятица предшествовала взгляду,
не все сумел я сходу уловить,
гроза случилась только что, в награду,
стараясь землю ливнем затопить.

Растерянность сменилась созерцаньем,
промокло все, насколько видит глаз,
зашла к нам в гости?
здравствуй, со свиданьем!
не можешь ты слоняться без проказ.

Кусочек неба сжался до предела,
под ним клубятся в страхе облака,
деревья закружило, завертело
дождем, пришедшем к нам издалека.

Торжественный момент —
зигзаги света
пронизывают плоть воздушных волн,
корявым жезлом лупят без ответа,
отбрасывая отблески с окон.

От ветра нет желанного покоя,
в саду деревья выгнулись дугой,
но из души уходит что -то злое
и мир вокруг раскинулся другой.

Листва березы тысячами звуков
над домом упоительно играет,
я в роще слышу массу перестуков,
весна оркестром душу согревает.

Я выйду из калитки —
новь пленила,
по тропке двинусь к солнечной поляне,
лесная ширь вниманье захватила,
люблю бродить в дремучей глухомани.

Лучи шатер деревьев пробивают,
в чащобе – полумрак,
играют тени,
а птицы пеньем сердце забавляют,
и всем по нраву стиль произведений.

Листва еще не думает сдаваться,
сентябрь не набрал могучей власти,
осенним солнцем слаб распоряжаться,
припрятав до поры дождей напасти.

Пора грибная —
все, как на картинке,
лукошко с верхом белыми забито,
и лес, и я не любим серединки,
все тайное для нас давно открыто.

А лес наш протянулся далеко,
и есть стремленье вглубь забраться дальше,
в чащобу нас обоих увлекло,
мы вышли вслед за солнышком, пораньше.

Грибные страсти рвутся из души,
и лес встречает щедростью несметной,
люблю я листья палкой ворошить,
и вот он – боровик, едва приметный.

А следом две чернушки под кустом,
поодаль, в ямке, гладышей семейство,
волнушки дразнят розовым костром,
воистину, здесь – сказочное место.

Хватило двух часов, улов пестрит,
и дар грибной давно уже в корзинке,
а чаща вглубь отчаянно манит
пройтись до рощи звонкой по лощинке.

Я облака хочу приблизить и уснуть
в перинах осязаемых и тучных,
не стоит больше горести тянуть,
в наплыве лет, бессмысленных и скучных.

Умыть лицо струящимся дождем,
и, сверху обозрев свои владенья,
рвануть к земле загадочным огнем,
закончив жизнь в чарующих мгновеньях.