Жорж Дмитриев - Юбилейное

Так гребень перламутром пресыщенный,
ныряет в глубину твоих расчёсанных волос,
скользя по гребню локонов, чей отсвет,
бликами играя, подобен жемчугу воды
в струях и шуме водопада.

И руки-крылья плавно так парят
по свету тонких жил, – то падают,
то вверх стремятся и нежность
растворяется в глазах,
так искренно, безумно мной любимых.

У ледохода на реке есть маленькая цель —
помочь реке раздеться и сбросить с берегов
удушливую тяжесть снежного покрова и водам дать
свободу к морю устремиться… Так по весне
нам хочется бежать по гребню волн у моря.

Она со мною холодна
и пена скрученных волос,
и нагота плечей,
и взгляд с вопросом:
Почему я медлю с поцелуем? —
всё это на приёме у врача,
чтоб обуздать пилюлей
её соблазна мною овладеть…
/легко судить по прилагаемому фото/

Так Джиллиана приглашала Гранта
к утехам, как казалось ей, разумным.
Она по книгам узнавала,
как нужно разжигать костёр,
в который добровольно
прыгают мужчины:
«Развяжи мне, пожалуйста, завязки на юбке»,
мягко прошептала она…

Раздеваясь медленно,
она мне чары предъявляла,
смущениям не дав нарушить
волшебство, возникнувшее между нами.
И ни единого взгляда сожаления
не промелькнуло в её прекрасных голубых глазах…
И вот рубашка на полу… Она обнажена!
Неповторимо важно тикают секунды…

Нет прикрывающей тело тоги
и ты, богиня красоты,
не прячешься за ухищрения,
ни за покровы, ни за ложной скромностью…
Лишь солнечный свет омывает твоё тело,
легко касаясь плеч и
идеальной формы рук.

А потом ты качнулась вперед,
используя свое тело как кисть,
рисуя картину своей наготы
на моей коже,
давая мне почувствовать
мягкость своих бёдер
и влажность у их основания…

Грант смаковал легкое,
нежное прикосновение сосков
к его груди
и легонько подталкивал к ней
свой возбужденный член,
нацеленный в неё словно стрела.

Ищите и обрящете!
Простите и прощёнными будете!
Отдайте последнее и обогатитесь!
Падших поднимите, дав свет себе!
Любите, возлюбив себя!
Красота не в тебе, а внутри твоего сердца!
Возжелав – вырви жало, ибо яд этот смертелен!
Жажду утоляет доброе слово и воля. Иди!
Рана приносит радость тому, кто жив!
Любят прямых!
Увядание – признак слабости. В чём твоя сила?
Взяв в жены, отринь соблазны!
Нежность в журчании, а не в водопаде!
Не стыдно быть бедным, стыдно быть покорным!
Перспектива начинается с точки твоего стояния!

Моя свобода или же тюрьма?
Пророчишь ты и больше не целуешь —
твои уста сомкнёт ли немота?
У губ твоих есть яд – Слова.

У Слов твоих есть власть и сила,
они способны мной повелевать и
опьяняя, волю забирать. Манить и
призывать, карать и отпускать.

Так мать, рукой безжизненной,
разглаживая щёки ледяные,
над гробом сына не находит Слов,
чтобы излить к нему свою любовь.

Так и меня ты мучаешь и лечишь душу,
Ты радость счастья и надрывный стон.
Я б лучше песни пел над колыбелью,
чем знать, что ты приходишь лишь во сне!

Как цунами подошла нежданно,
закрутила сразу и всерьёз,
валом чувств всё мигом захлестнула,
унесла, как щепку много лет.

Так зачем мне надо было
столько их терять по пустякам,
если рядом вдруг ты появилась и
разбило сердце пополам?

Осень жизни без тебя встречая,
мог ли я подумать, что весной,
с первым ледоходом на Неве,
образ милый станет осязаем, —

так свеча, сгорая в темноте,
пряный ладон источает и
аккорд прощальный рвёт струну,
закрывая тему о любви!

Стекло из стеклодувни, что в Мурано,
в Палаццо Дожей ценилось дороже злата за
пустячок немалый: способность отражать
какие в городе доходы и много ли купцы
в Венецию доставили сибирской пихты,
потребной для строительства великолепных
дворцов Медичи, Барберини, Пити и Ручелла.

И инквизиция вершила скорый суд
за недоимки в дереве и камне,
сочтя за безусловность исполнения заказа.
Лагуна часто принимала тела утопленных воров и
отражение зерцала гримасы строила по ним.
А стеклодувы понимали, значение для города зеркал:
их отражения не принимали тщеславных помыслов глупцов.

Оттого и поныне украшает Палаццо Дожей надпись: