Жорж Дмитриев - Юбилейное

Самым любимым и дорогим мне людям,
Кто душу мою цветущей любовью выжег,
И суетных дней взметённый карнавал
Пусть растреплет страницы моих книжек…

Слов моих сухие листья ли
Заставят вас остановиться,
Жадно дыша?

Я последней нежностью выстелю
Ваш уходящий шаг.

Дрожит рука и голос,
и не найти покоя сердцу,
когда лицо твое так нежно озаряет
улыбка персиковых губ
и щеки тонко покрывает девичий стыд.

Дыханье спазмы прерывают,
волнение стесняет грудь
и силы в бездну отступают,
когда меня ты просишь отвернуться,
чтоб вновь меня затем сразить

безумной красотой нагого тела.
Цветущей лилии подобна ты в сей миг
и упоение для глаз:
найти призывное начало
в немом движении твоем к познанью рая.

Площадь гомоном полна
и оркестр не замечает,
что манера поведения сотен пестрых голубей

не зависит от звучания обертонов верхних скрипки,
ни от значимости взглядов
в тонких щелках карнавальных масок.

Голубь точно понимает щедрость города и гостя,
и пока вода в граните,
птице вольно наблюдать,

как на площади у Марка
ты почувствовать смогла
– как невольница захвата —

чудодейственных крыла,
томной музыки соблазна куртизанкой Короля
и гондолы колыхания в отражении вод канала, и…

Под маской, в ярком бархате горя,
два зрачка хотят увлечь по глади волн Даму Пик
до прекрасного Мурано,

где, сняв маску с Короля,
ты б судьбу свою связала
с гондольером навсегда!

Вот сорока куст смороды обойдя,
на тебя вдруг засмотрелась,
улыбнулась, отошла, звонко клювом стрекоча.

Ей неведома досада, что печалит сердца ритм
и тревожит утро болью юной девы в платье ситцевом
с оборкой ниже пухленьких грудей.

Вот и шмель, расправив крылья,
устремился к розе белой; одурманен красотой,
он не знал её коварства, напоролся на шипы,

рассердился, развернулся
и помчался напрямки к черной розе
в синей вазе на террасе, у открытого окна.

Там нашел он упоение от красивых лепестков,
для меня – они похожи на кораллы твоих губ.
Я представил тебя саду:

розам с томным ожиданием рук касаний дорогих;
шмелю, что за капельку нектара
забывает опасаться яда ревности его

и сорокам-белобокам, так язвительно глядящим
на мою к тебе мечту. Сад одобрил выбор сердца моего
и в награду нам за это краски свежие обрел.

Юбилей пришел нежданно и нельзя сказать о том,
что мне грустно от сознания тяжкой ноши лет и дней.
День рождения – это скрытое явление сил пророчества родительской любви.
Это новые, еще незаметные, складки морщин возле глаз дорогих.

День рождения – это то ожидание, что свершиться должно
в час когда корабли возвращаются в гавань,
где их ждут с нетерпением любимых сердца.
Это тонкие стенки бокалов с послевкусием терпким прожитого вина.

День рождения – яркая вешка на изгибах моей судьбы.
Эта метка повышенной прочности на внимание верных друзей.
День рождения – меняет неспешность движения в суетливости дней,
словно ветер, срывает листы на пружине прошитых календарей.

Это смех и улыбки на лицах.
Это тосты, мечты и продление увлеченностей юности за мерцанием лет.
День рождения – фуэте стрелок старых часов
в кружении дел и страстей.

Это сбыточность и несбыточность, полнота с пустотой,
глупость и мудрость, день и ночь,
одиночество ярких свечей и вспышки надежд
на еще не пройденном пути.

День рождения – это единение душ,
без которых нет света, тепла и добра.
Благодарю всех Вас, в сей день со мною бывших рядом!
Тикайте часики, тикайте…

Тонкие бровки. Простое платье.
Золушка с добрым и чистым сердцем.
Кто она, Элли? Откуда знать мне?
Может быть мой персонаж из детства.
Может когда-то читала книжки
И исключительно только сказки.
А приставучим чужим мальчишкам.
Строила рожицы, козни, глазки.
Может плясала в хмельном апреле
Первой по теплым весенним лужам.
Мальчики так на нее смотрели.
Каждый мечтал стать для Элли мужем.
Может умела, шутя, смеяться.
Спорить с ветрами, идти на принцип.
Может сбежала от них в семнадцать
Пусть не с заморским, но все же принцем.
В белой фате и шикарном платье,
Видимо, очень его любила.
Кто она, Элли? Откуда знать мне?
Я и сама обо всем забыла.

Рецензия

Кто она, Элли? Откуда знать мне?
Я и себя едва ли узнаю,
если она подойдет ко мне!

Кто-то мечтал взять её в жены,
а я бы хотел ей свой город отдать,
где по ночам руки свои раскрывают мосты.

Где у Петра проявилось желание —
город построить доселе незнамый,
но дорогой навсегда для меня!

Я бы отдал его в память о дружбе,
даже вместе с Невой, с чайками вместе,
но вместе с собой…

Ты меня, дружок, не бойся,
седина твоя, как ласка,
согревает мой ночлег.

Бодрость Духа, смелость Тела
в испытаниях живут,
их нам молодость даёт.

Годы станут ли помехой,
исповедующим страсти,
неудачник пусть грешит!

Затушу я лампы свет
и, свечами опалимы, пусть сгорают
наши тени от немыслимых утех…

Не гречанка из Афона,
не модель для Караваджо,
не принцесса из Бурбонов,
но смотрите: как идёт!

Тело движется, как айсберг —
лёд от солнышка блестит.
Нет не холод, а кипение
под туникой вам несёт…

Как увидел эту пару,
тотчас я решил купить
«Харлей Дэвидсон» с мотором,
чтоб троих мог прокатить.

Чтоб умчал нас мотоцикл
в райский сад, где камыши и
звучат, сон ублажая,
для троих лишь соловьи…

Как дивно светится закат
и тишина садится рядом
на раскалённый за день дом,
в котором часто по углам
играют белочки с пушистыми хвостами.