Елена Крюкова - Небо

И, давясь слезами, сдернув Книгу
с полки, где давно про бедных нас
Начертали… все посняв вериги,
что неймет рука, не видит глаз,
Обнажившись – голая у ложа,
лебедица? ведьма? горностай?.. —
Где там!.. – с черной нищенкою схожа,
с попрошайкой, коей бублик – Рай,
Коей праздник – ярая медяшка,
коль ступни морозом сведены, —
Так стою! И сброшена рубашка
бастылом засохшей белены.

И над дегтем мира, что просвечен
черным перстнем в мельхиоре рам,
Вызовом – Тебе – бросаю плечи:
теплым белым хлебом – по утрам!
И живот – застылей сладких сливок
на морозе, русака белей
Во полях!.. Зверь Времени!.. Загривок
не топорщь. Добычу не жалей.

Ты бери меня, о муж мой, в руки.
Ты меня, о князь мой, пей и ешь.
Вот распил небес: кольцо разлуки,
вот мишень зерна: звездою – брешь.
Если что – зайчиху Ты косую
уж прости. Грех – без году и дня.
На груди я кольца нарисую,
чтобы смог Ты выстрелить в меня.
Чтобы точно Ты, охотник, метил,
чтоб не торопяся взвел курок…
Торопись! Полночный купол светел
от ледовых росписей-дорог!

От гвоздищ, от пламени мороза,
от Голгофских наледень-крестов…
Все – из чарки лика – выпей слезы.
Всё целуй дрожание перстов.

Не убойся пасти той постели,
страшно распахнувшейся Тебе.
Кто горел здесь – все дотла сгорели:
выжгли Знак Беды в моей судьбе.

И, в рубцах, порезах, швах и шрамах,
клеймах казней – с головы до пят,
Лишь перед Любовью крикну: «Мама!..» —
шепотом, как – вниз лицом – солдат
Окровавленный – и осиянный:
он, швырявший кости у Креста…

Господи, о, дай мне, окаянной,
эти лишь – последние – уста.

Гром. Звон. Кандальных звезд тяжесть.
Кто рожден – недолго осталось:
Голь-гульба, гроздья льдов алмазных —
Все гроба. Черный креп бесстрастный,
Ал атлас – как ножом по жиле
Полоснули. Вроде б и не жили.
На земле. Гул звезд волчиный.
Крепче, вы, – женщины, мужчины,
Обнимитесь. Миг! Сколь осталось?!..
Глянь, ворона-смоль закачалась
На ветвях! Крючья-когти в иней
Как вцепились! В шелк густо-синий!
Выстрел. Пуля – в птицу. Звезд россыпь.
Пожила, крылатая. Роскошь —
Жизнь. А смерть оденет парчами.
Обвернет кумыс-кумачами.
В пух гагачий, прах керженецкий…

Упокой ее по-простецки,
Душеньку. Дотла настрадалась.
Водкой глотку жгли жуть и жалость.
За усопших честно просила.
Душу покорежила сила.
Мышцы рвались. Жилы – узлами.
Сколь осталось?!..

Черное пламя —
Ликом – на снегу – плащаницы.
Господи, избави родиться,
Занырнуть во клятое Время,
Где во звездах меч – надо всеми.
Господи, заштопаны дыры,
Господи, исколоты длани!..

Упокой рабу Твою с миром.
Несть печали ей, воздыханий.
Есть ей ширь и горькая песня,
Над одром камчатным – ворона,
Пуля в сердце – нету чудесней
Лёта – камнем вниз – с небосклона.

О серая река, соболья шкура,
Заиндевелый грязный горностай…
В дырявом рубище, под снегом, дура,
Благословляю мой железный Рай.

Сижу я на горе. А снег столь кротко
Целует щеки мне, дрань пальтеца…
И я рукою – высохшей селедкой —
Касаюсь мощи Зимнего Лица.

О Зимнее Лицо! – кирпичный сланец,
И слезы рек по скулам ледяным,
Олений стланик, кварцевый румянец,
Огни песков, неопалимый дым —

А я гляжу с бугра – слезятся очи
От нефтяных, что лисий хвост, костров:
Закат застыл, недолго до полночи,
Небес могильный ров

Распахнут, вырытый жестоким Богом, —
Но смерти не боюсь,
А здесь, на холоду, в миру седом, убогом,
Я – за живых молюсь!

За тех, кто жемчуга на леску нижет,
Стегает мех для стуж.
За тех, кто во пурге друг другом дышит —
За вас, жена и муж.

За крох замурзанных, за пацанву ржаную
В мазуте и соплях!.. —
Но ярче, свыше всех – за вахту ледяную
На одиноких зимних кораблях.

Да, так! – за странников, чьи злые лица
Улыбкой ураган сечет;
За вас, взрезающих засохлый хлеб столицы,
Вокзальный пьющих мед;
За прянувших в погибельны пространства,
Где жгучий стук колес да лай собак —
Кровавый крест невидимого братства,
Всевидящего ока красный зрак!

За вас, кто волю разрезает грудью,
В тюрьму любви отчаянно летя! —
Злаченым шпилем мерзнет на безлюдьи,
И подаянья просит, как дитя, —

За всех, за всех, кто плачет! – но, глотая
Соль, скуровицу, вьюг змеиный яд,
Идет вперед, посмертный шаг верстая,
Но не пойдет назад, —

Молюсь!

…плывите, веруйте, любите.
Идите напролом.
Ветшает жизнь. Горят и рвутся нити.
Горит обжитый дом.

А я сижу над серою рекою,
Над волчьей, вьюжно воющей землей,
Благословляя тонкою рукою
Всех, кто плывет в земной ладье со мною
И в лунной, поднебесной, – надо мной.

Ах, комната, в сутеми пыльной – одна
Жемчужина в винном стакане…
Ты мать без крестин, без венца ты жена, —
Иди, потрудися руками.
Сапог-коловрат с ноги грубой стащи,
А коль повезет, и рубаху,
А коли в лицо – каблуком, – не взыщи:
Синяк не страшнее, чем плаха!
Под мышки схвати да в постель ували, —
О, краской да маслами тянет
Льняными… олифой… в горсти у земли
Мужик твой качаться устанет!..
Он так уже зол на всю галиматью —
На сборищ всесветных болтанья,
И в морду б всадил от души… на скамью
Отправился б – на покаянье!

Художник ли, каторжник – все тут одно,
В стране этой. Все тут едино.
А в банке, на кухне, – из яблок вино,
Что припасено на годину…
И вот, пока царь твой, насытясь, храпит
В безумьи, в измоте палачьем,
Твой лик над посудою медной стоит
Луною в затоне рыбачьем…
И варево варишь, бросая зерно
В казан: ох, а пот – несоленый
Слизнула с губы задрожавшей… а вот —
Он сладкий – в чаду запаленном!
Часы проблекочут, в литавры мороз
Ударит, звеня рукавицей, —
Да, чищеный мир снова грязью зарос!
Глаза твои – порх! – две синицы —
По мраку резных деревянных шкафов
(Молчат, как органы в костелах,
От мессы до мессы!..), по рвани ковров,
Где лебеди, милые селам…

И в спальню проворною мышкою – шасть!
Смотри ж, как взлелеяло пламя,
Мятежного мира полярная пасть —
Ребенка, что плакал меж вами.
Поправь одеяло сопящему всласть.
Подуй на златой лоб ребячий.
Не скоро ничком в наст блескучий упасть
От голода, жизни собачьей.
Согнув кочергой позвоночник тугой,
Лбом-яблоком льня к половице,
Трудом упивалась, какого деньгой
Не купишь! Лишь – лептой вдовицы…