Вячеслав Евдокимов - Детство милое

Дрожа, две липкие тесёмки…
И грязь комком в ушах котомке.
С плеча штанов спустилась лямка…
В носке дыра зияла‒хамка…

Сандалий вырваны застёжки,
Все в цыпках руки напрочь, ножки…
Ютилась грязь всё под ногтями…
Аль невдомёк его то маме?

Он созерцал прибытье наше.
Открытый рот просил, знать, каши…
Когда он шмыгал носом звонко,
То за одной в него тесёмка

Другая тут же и спешила!
Потом свисали обе мило…
Работа частая насоса
Вновь, вновь была мальчонка носа,

Вон шум вкруг улиц заглушая…
Ай да экзотика большая!
«Эй, Трумэн, кыш быстрей в сторонку!
Приезжим ты прожёг печёнку

Своей помехой на пороге,
А то отдавят напрочь ноги… —
Вскричали тётеньки серьёзно, —
Ты на пути торчишь занозно».

Мы ошарашены: ну имя!..
Чуть‒чуть от слова, вроде, «дрыня»
С прихватом следующего – «труня»,
С приклейкой значимого «тюня».

Но кто дал имя так безбожно?
Звучит отвратно и сапожно…
Сандалий ширканье начавши,
Покинул взоры всё же наши,

На кухню общую направясь,
Где родилась надежды завязь,
Перепадёт что угощенье, —
В том повседневное стремленье!

«На, Трумэн, миленький дружочек,
Тебе с капусткой пирожочек!» —
Ему уж слышим предложенье
(Знать, состраданье, уваженье!).

Но тут является маманя…
И сына сразу заарканя,
Вон увела, толкая в шею,
Прервав цыганства эпопею…

«Не смей ходить на кухню, Колька!
Я говорила это сколько?».
А… «Трумэн» это кличка!
Ведь был всегда он невеличка

В своей опрятности незримой,
Ввек наяву и нелюбимой…
Но «Трумэн» – кличка при мамане
Ввек не звучала, жди ведь бани!

Она сварливая тут баба,
Вмиг заскрипит, сама как жаба,
Взъярится, станет враз не кроткой,
А то и стукнет сковородкой!

Но бабы вкруг все сердобольны:
Ему то то дадут, довольны,
То нос протрут какой‒то тряпкой…
Но от мамани всё украдкой.

Она ведь злобу затаила
На всех и вся, ведь ей немило:
Мужик её ведь бросил с Колькой,
А «разведёнкой» жить нисколько

Она не хочет, не охота!
Вот о себе и вся забота,
А сын обуза, как припёка.
За ним и нет пригляда ока…

Но хоть с иронией все звали
Его, добра же были крали,
Кормили, холили украдкой,
Вдруг ластя сладкою помадкой…

С такой вот встретились персоной
И предстоит жить долго с оной…
Хоть вид его рождал ухмылку,
Но все жалели эту былку…

Каких не встретишь в жизни судеб!
И с ними шествуют всё люди…

***

У места «Раменки» названье,
И общежития – все зданья.
И было Раменок четыре,
Мы в третьем с мамой были мире.

На все один был Дом культуры
И социальные структуры,
А мне – в Москве уж третья! – школа,
Учёбы новое уж соло.

От МГУ то недалече,
Дойти, бывало, пуха легче.
Вокруг поля, средь них овраги —
Здесь мы, набравшися отваги,

Все их облазали, все зоны,
Как будто в том мы Робинзоны.
И потому мои здесь годы,
Речушки Раменки как воды,

Начнут своё уже теченье,
И здесь закончу я ученье.
И все‒то Раменок посёлки —
Долой иные сразу толки! —

Их всевозможнейшие зданья,
Служили тем для проживанья,
Кто МГУ стремил под тучи,
Студентам чтоб училось лучше.

Когда же, сердцу дорогую,
Закончат стройку, то другую
Найдут работу, это ясно.
Нет безработных – то прекрасно!

А там, где жили мы дотоле,
Бараков нету вовсе боле,
Снесли для новых сразу зданий
Под МГУ для нужных знаний.

Как будто пыль смели метлою.
И все‒то с новою судьбою
Живут теперь на новом месте,
Опять, как прежде, дружно, вместе.

Да и семейными уж стали,
Ведь жизнь идёт, шагает в дали…
Меня, что сразу удивило,
Так это то, что в школе мило

Учились вместе мирно, дружно
Мальчишки, девочки натужно…
Куда ж мальчишкам тут деваться?
Потерпим, милые же братцы!

А чуть что – дёрнем за косички:
Знай наших, милые сестрички!
Исподтишка, конечно, дёрнем,
Невинно взглянем оком орлим,

А то: «нечаянно, простите…»,
Отскочим в сторону с всей прыти:
Портфелем стукнут, ненароком,
Они ведь в буйстве все высоком!

И я осмелился, и тоже
Однажды дёрнул. И о Боже!
Меня дубасить и не стала,
А обернулась зорькой ало

И с удивленьем, не с укором,
Предолгим‒долгим, а не скорым
Глядела чистым взором ясным
В глаза мне прямо… Не опасным

Её был вид. Глаза большие,
Ну, как волшебные какие…
Была она меня пониже.
Я разглядел её поближе:

Была в ней гордая осанка.
Нет, не возникла перебранка,
А лишь её курносый носик
Задать мне тщился всё вопросик:

«Ответь, ты дёрнул почему же?
И не молчи, тебе же хуже!».
«Отстань, курносый! Погоди ты!
Я, как гвоздём, к глазам прибитый

Её, что нет волшебней боле,
И оторваться нету воли…».
Но страха вдруг во мне лавины:
А, может, тайн моих глубины

И мысли, душу видят ясно?
Нет, нет, глядеть мне в них опасно!
Они узнают, что скрываю…
И опускаю к ног я краю

Глаза поспешно и в сторонку
Вон отхожу, боясь девчонку…
Другим в глаза смотрел я смело,
И ни одна ввек не умела

В меня вогнать оцепенеья,
Она как, – властно, до стесненья…
И я, склонившись над тетрадкой,
Тайком от всех смотрел украдкой,

Она за партой как сидела…
То тайна жизни многой дело.
Не знал я, что это такое,
Душа была же не в покое…

Но было ею восхищенье
И видеть, слышать всё – стремленье!
«Хорошая девочка Лида…» —
То песнь не теряла из вида

Её, очарована ею…
И я возражать ей не смею
До самой уж, видимо, смерти,
Поймите меня и поверьте.

Учился я всё‒таки средне,
Предметы какие‒то – бредни,
Не мчится душа к их познанью.
Платили такою же данью,

Влепляя с натяжкой оценки,
Печальные ставя мне сценки…
В другие втянулся бы, вроде,
Был с их содержаньем по моде,

Но вот математику, точно,
Усваивал хило, не прочно.
Но если я брался за что‒то,
Не жаждал тогда отворота

От лучшей оценки за знанья,
И коль получал, то старанья
Не сбрасывал в этом предмете,
Пред честью ведь был уж в ответе,