Марина Комаркевич - Лоза

2. Давид

Ты помнишь ли Анну?
Так ново казалось, что женщину можно
не только что видеть,
Но целовать и касаться руками.
А помнишь Ревекку?
Она танцевала,
Ногой не приткнувшись о камень.

Как шёл ты к Ревекке от Анны
Сквозь долгие годы,
И сам танцевал,
И играл на тимпане.
Но разве ты Анне сказал, что полюбишь Ревекку,
Ревекке – что некогда был с рыжекудрою Анной,
Сегодня умершей,
Что глаза у Ревекки и столь зелены, и столь же
желанны?
Обид не нанёс не прошедшему веку, ни новому веку,
С любимою каждой по новому век проживая.

В саду Гефсиманском
Под липой и сонной оливой
Тебя ожидают Ревекка и Анна.

Останься счастливым.

3. Смерть

Я отдаю тебе все мои сказки, возьми.
Не тебе, так кому же ещё?
Кого ещё перед Ним и людьми
Я могу так не просить ни о чём?
Есть ли во мне эта еврейская кровь,
Если бабки с фамилией Привман уж точно нет,
Если знаю на идиш несколько слов,
И Моисеем именовался дед.
Интересная личность – дед Моисей,
Польский каторжник из сибирской Руси,
А вот был ли он к тому же еврей —
Мне теперь не у кого спросить.
И такой ли это солидный дар:
В мешанине всех моих праотцов
Есть и горстка плоти казанских татар,
Есть и горстка крови эстонских купцов,
Есть и горстка силы сибирских дев, —
Ой, какие там девки, так Боже жь мой!
Смешаный сей многоязыкий напев
Тоже возьмёшь, брате крестовый мой.
Право, ты ведь не знаешь, когда уйду,
Я и сама не знаю, когда уйду,
Но на пути хочу очнуться в Саду
Под липой, в том моём Гефсиманском Саду.
Окунусь в текущий по листьям Свет.
Удивлюсь – такая нежность в груди.
Господи, гам ки элех бегей цальмавет,
ло йира ра, ки ата имади. 1 1 (22 псалом Давида, «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной»)

Храни меня, Господи, от старых друзей,
Храни меня, Господи, от новых врагов,
Храни ото всех, кто однажды вдруг вспомнит,
Что где-то живу я вдоль твоих берегов.

Спаси меня, Господи, усердье приняв,
От тех, кто спасением бредит моим,
Чьи лодки прекрасны, корма позолочена,
Парус над ними – сияющий розовый дым,

От тех, чьи – серебряный звон – скакуны
Крылаты и голосом арфе подобны,
А там, где шагают – цветы вырастают
Под взглядом их мудрым на камне гранитной стены,

Чьи песни способны и Смерть одолеть,
Чей голос бойцов поднимает из праха
Одною лишь силой любви, не позволь мне её
Испытать на себе, но лучше позволь умереть.

Пошли меня, Господи, замёрзнуть в снегу
От тех, кому дать я ничего не могу,
От тех, кому горек порядок вещей,
В котором лишь Твой я и больше ничей.

Весь день не свою удачу
Ставлю на кулачок,
Весь день я хожу и плачу
Сама не знаю о чём.

Весенья – старая сводня,
Кот – мошенник и плут.
Как будто меня сегодня
Кому-нибудь продадут.

Заставят трясти мякины,
Стирать чужое бельё,
И станут чужие мужчины
Рядить про тело моё.

Подбросят орёл-монетку,
А выпадет вечный туз,
Порвут друг другу жилетку
И зубы сочтут во рту.

Полягут в ряды их лица,
Печальны, уж не со злом,
Стану за них молиться
В церковке за углом.

Буде вам докричаться
Сквозь мою маету,
Как умру без причастья
Где-нибудь на лету.

Чем заняться, скучая,
Как не смотреть на лица,
Вот она едет с печальным
И строгим лицом блудницы.

Скрежетая на Среднем,
Мимо дома и горы,
Едет трамвай последний
Через полночный город.

Мимо старинной кирхи,
Ныне – фабрики шорной
Едет домой блудница
В свой полумрак дешевый.

В пальцах – смятые астры.
Взгляд суете не внемлет.
Может и правда – завтра
Бог вернётся на землю?

Приходи ко мне вечером,
В лёгкой тиши,
Разметай мои карты,
Меня рассмеши,

Чтобы я поняла:
Все надежды – пустяк,
Чтоб наскучило мне
В этих долгих гостях,

Чтоб на улице был
Непременно июнь,
Чтоб плясали колдуньи
На холодном ветру,

Чтоб проведать мне,
Как эти ведьмы поют,
Как горят их волосья,
Подобны костру.

Белой Питерской ночи
Прозрачный кристалл,
И на пальце твоём
Безнадёжный хрусталь,

Ну, столкни меня вниз
От любви и тепла,
Есть огонь и полёт,
Остальное – зола,

Остальное – не больше,
Чем пепел у ног.
Разреши мне примерить
Твой тонкий венок,

Как родную сестру
Приласкав и любя,
Разреши мне твой саван
Надеть на себя,

И, баюкая мой
Непоседливый сон,
Разреши поиграть
С твоей острой косой.

Но от большего зла,
Как от чёрного дня
Сохрани меня, пламенем
Крыльев обняв.

Но ты дал мне крылья,
А мог всего лишь взять с собой и идти,
Не повернув головы, доброй беседой связав
и соединив,
Там, где в бархатном чреве ночи золотые
роятся огни,
И отчаянье спит,
И любовь похожа на старость, совсем не
страшна,
А мы пребываем детьми,
И наивность уже не смешна,
Там драгоценную пыль одежды твоей
Я согласилась нести,
Но ты дал мне крылья,
И мне всё равно – останусь ли я одна.

Они холодны, их тяжесть соразмерена и велика.
Они над моими руками, или я на твоих руках?
Где ты взял этот камень
прозрачнее всех, к ним тебя приводила Смерть,
Где ты взял резец, сотворивший любое перо —
В бездну, куда облака боятся смотреть,
Недобрые руки отдали твоё серебро.

Почему мы так любим боль?
Почему мы не любим тех, кого любить не
тяжело?
Что нам в радости неразделённой, что в
тяжёлой плоти детей?
Или нам лишь тогда светло,
когда земля кричит в темноте?
Но ты дал мне крылья,
И мне всё равно – в какое пламя лететь.

Ничего не хочу.
Ни почестей, ни свершений,
ни переживаний.
Сейчас придёт ночь,
Возьмёт меня и укачает
в своей небесной люльке.
Но хочу, чтобы ты позвонил.
И я опять растеряюсь,
как школьница,
приглашённая на танец
самым красивым мальчиком нашей
школы.