Жорж Дмитриев - И то же в нас очарование. Том 1. Стихи

Не смирюсь я с запретом
вновь тебя целовать и
дышать твоим спелым,
лаской Солнца согретым,
от лаванд и левкоя
прокопчённым плечом…

Гречанки облик
от соблазна,
от пламени страстей ошеломляющего танца,
от виноградного засола и
Парфенонского тумана,
от старцев древнего Афона,
от сердца, что оставил там.

Я ей оставил
душу,
тело,
мечтой, стремящийся увлечь…
Я всё отдам
для разговора,
для поцелуя
и любви…
Не надо мне писать сообщений,
тунику скинь – приди ко мне!

Таня, послушай тишину,
нам явленную не словами
и, заполняя всё вокруг,
нас отрывающую от реалий.
У тишины пороги есть,
порой они неразличимы и
чувственно для нас ранимы.

И по законам физики живя,
мы то теряем в суете, что душу задевает.
Туда, куда уходят все,
толпятся в очередь не ради тишины.
Её там часто прерывают
трёхкратным залпом юные бойцы,
дань отдавая почестям и славе.

Та тишина итогом быть не может, —
у тишины особенная стать:
живой её любить лишь может!
Послушай, Таня, тишину…
Я оглушён её секретом,
а ключ к разгадке тишины
лежит в твоей короткой строчке:

Вы тоже поплывёте в тишине…

Я вернулся из Пскова
и не встретил тебя.
И Нева не сказала,
где искать мне тебя.

Может дятел на крыше
не забыл мне напомнить и
стучит в моё сердце —
ищет путь до тебя.

Или ветки рябины,
в алом платье до крови,
бьются в окна немые, помня тех,
кто за ними, – может знают тебя.

Только листья осыпят
слёзы грусти моей и
сентябрь объявит
нам запрет на любовь.

А зима всё расставит,
хладно всех рассудив,
и, наверно, оставит нам надежду
согреться от тепла жарких губ…

Когда смотрю на твоё фото
и взором замедляя ход,
вдруг,
образ твой живой я ощущаю
и речи дар в миг исчезает.

Как я позволил тебе быть
со мной такой беспечной?
Чем
не похожа на иных и
что в тебе такого?

В тебе нашел я то,
на что скупы другие.
Ты, только ты, собою
возмещаешь прожитой мной год
надеждами его бессчётных повторений!

Как не любить тебя?
Ты лет моих продление!

Там, где в сердце нежность плещет
и улыбка, как источник
чувств желанных, не забытых,
там твой свет меня разбудит.

Он осколками цветными
серый мир вдруг оживит.
Волны нежности и страсти
нас в обьятиях застанут.

Унесут из мира мёртвых,
но живущих лишь расчётом,
неизведав ласки яда,
зарождающего жизнь!

Там, где в сердце нежность чахнет
и улыбка пересохла – жизни нет.
Там в обьятьях только скука —
Одиночества зачатье!

Моя нежность к тебе, как паутина,
ловит в сети любовь и ласку.
Её щупальца впились в сердце твое
от счастья
и питаются лучшим соком —
кровью верности и заботы.

Нет иного такого чувства,
приносящего в жертву ласки,
пылкой страсти,
нагое тело,
исторгая всю негу плоти.
Содрагаясь в обьятиях ночи.

Раздвигаем ее границы,
задыхаясь, кусаем губы;
руки ищут доступной тайны
и огонь пожирает взгляды
от сокровищ,
приносимого в жертву тела.

Твоя молодость источает жажду;
исцеления нет
и не будет,
пока нежность моя
не станет
постоянно ласкать твои груди…

Не опьяняй меня улыбкой,
закрой врата своей души.
Мне больно слышать твои песни
о той далёкой, не забытой,
что ворожит со мной во сне.

Я Рим отдам, Дамаск и Басру,
расплавлю льды всех океанов,
Сахару влагой напою, но
не позволю никому в порту китайском
жечь её судьбу.

И не забыть мне никогда
как скрипка звуком наполняла
её открытые глаза,
и как смеялась, увлекая
в свои заморские дела.

Не опьяняй меня улыбкой, —
в ней всё от Бога, неземное.
Пусть память только оживляет
и да продлит очарование
её небесные черты…

Бывает часто у людей:
слова, как… в прорубь!
Но, чудо, голубь ждёт —
почтовый голубь в клюв берёт
конвертик мой
с кусочком сердца и
донести его готов тому,
кто ждёт его
и днём,
и ночью!
и днём,
и ночью!
Сизокрылый, долети!!!

Случилось так,
ты мне крылья обрубила,
решила заменить другою, —
пусть для неё слагать я должен песни…
и обесточив слова волшебство,
исчезла в сумраке сомнений.

Уход в безлюдье,
в каждый вечер – с… новым,
пустою страстью опьянённым,
не доверяя губ губам холодным,
в невольный омут ускользнула,
отдав себя в бесчувственный обман.

А время монотонно бьёт
по памяти,
по гулу чувств и
требованию быть – на счастье.
И имя губы пересохшие твердят,
надеждой наполняя моё сердце…

Бывает так. Увы, случилось…
Ты поскользнулась на гранитной глади
Ушиб, конечно, заживёт —
его затянет новой кожей,
но шрам на сердце у меня
останется бессрочно.

Она тоже так считает,
что не стоят города
с их
помпезными дворцами
и чугунными мостами
даже родинки её!

Что проспекты с фонарями и
рекламою витрин
ни гроша того не стоят
с жаром губ, сверканием глаз
и лицом давно любимым,
и таким нам дорогим!

Как же мог я не заметить,
суетою дел заверчен,
как в глазах её реснички
увлажнились оттого, что
забыл сказать ей прямо:
«Нет прекраснее её!»

Розы кончились.
Лепестками ложе Вам не застелю.
Мне надо уволить садовника
за его привязанность к шиповнику.
Он обожает шипы —
фаланги пальцев его исколоты.
Этот куст кровожаден,
но душист синевой.
Вы допейте вино.
Вечером будет ветер.

Посмотрите на зарево.
Донором его кровавого цвета
стал мой шиповник…
Ваши губы бледны —
ни кровинки…
Мой шиповник – вампир.
Недолюбливает Вас садовник.
Он уволен.
Розы выдохлись.
Могу предложить сирень…