Владимир Маяковский - Стихотворения (1922 - февраль 1923)

убедитесь на моем личном примере.

Напечатал "Люблю" -

любовная лирика.

100 Вещь - безобиднее найдите в мире-ка!

А полиция - хоть бы что!

Насчет репрессий вяло.

Едва-едва через три дня арестовала.

И насчет демонстраций свобод немало -

ходи и пой досыта и до отвала!

А чтоб не пели чего,

устои ломая, -

учредилку открыли в день маёвки.

Даже парад правительственный - первого мая,

110 Не правда ли,

ловкие головки?!

Народ на маёвку повалил валом!

только

отчего-то

распелись "Интернационалом".

И в общем ничего,

сошло мило -

только человек пятьдесят полиция побила.

А чтоб было по-домашнему,

120 а не официально-важно,

полиция в буршей была переряжена.

Что Россия?

Россия дура!

То-то за границей -

за границей культура.

Поэту в России -

одна грусть!

А в Латвии

каждый знает тебя наизусть.

130 В Латвии

даже министр каждый -

и то томится духовной жаждой.

Есть аудитории.

И залы есть.

Мне и захотелось лекциишку прочесть.

Лекцию не утаишь.

Лекция - что шило.

Пришлось просить,

чтоб полиция разрешила.

140 Жду разрешения

у господина префекта.

Господин симпатичный -

в погончиках некто.

У нас

с бумажкой

натерпелись бы волокит,

а он

и не взглянул на бумажкин вид.

Сразу говорит:

150 "Запрещается.

Прощайте!"

- Разрешите, - прошу, -

ну чего вы запрещаете? -

Вотще!

"Квесис, - говорит, - против футуризма вообще".

Спрашиваю,

в поклоне свесясь:

- Что это за кушанье такое -

К-в-е-с-и-с? -

160 "Министр внудел,

- префект рек -

образованный -

знает вас вдоль и поперек".

- А Квесис

не запрещает,

ежели человек - брюнет? -

спрашиваю в бессильной яри.

"Нет, - говорит, -

на брюнетов запрещения нет".

170 Слава богу!

(я-то, на всякий случай - карий).

В Риге не видно худого народонаселения.

Голод попрятался на фабрики и в селения.

А в бульварной гуще -

народ жирнющий.

Щеки красные,

рот - во!

В России даже у нэпистов меньше рот.

А в остальном -

180 народ ничего,

даже довольно милый народ.

Зря,

ребята,

на Россию ропщем.

[1922]

Замри, народ! Любуйся, тих!

Плети венки из лилий.

Греми о Вандервельде стих,

о доблестном Эмиле!

С Эмилем сим сравнимся мы ль:

он чист, он благороден.

Душою любящей Эмиль

голубки белой вроде.

Не любит страсть Эмиль Чеку,

10 Эмиль Христова нрава:

ударь щеку Эмильчику -

он повернется справа.

Но к страждущим Эмиль премил,

в любви к несчастным тая,

за всех бороться рад Эмиль,

язык не покладая.

Читал Эмиль газету раз.

Вдруг вздрогнул, кофий вылья,

и слезы брызнули из глаз

20 предоброго Эмиля.

"Что это? Сказка? Или быль?

Не сказка!.. Вот!.. В газете... -

Сквозь слезы шепчет вслух Эмиль: -

Ведь у эсеров дети...

Судить?! За пулю Ильичу?!

За что? Двух-трех убили?

Не допущу! Бегу! Лечу!"

Надел штаны Эмилий.

Эмилий взял портфель и трость.

30 Бежит. От спешки в мыле.

По миле миль несется гость.

И думает Эмилий:

"Уж погоди, Чека-змея!

Раздокажу я! Или

не адвокат я? Я не я!

сапог, а не Эмилий".

Москва. Вокзал. Народу сонм.

Набит, что в бочке сельди.

И, выгнув груди колесом,

40 выходит Вандервельде.

Эмиль разинул сладкий рот,

тряхнул кудрей Эмилий.

Застыл народ. И вдруг... И вот...

Мильоном кошек взвыли.

Грознее и грознее вой.

Господь, храни Эмиля!

А вдруг букетом-крапивой

кой-что Эмилю взмылят?

Но друг один нашелся вдруг.

50 Дорогу шпорой пыля,

за ручку взял Эмиля друг

и ткнул в авто Эмиля.

- Свою иекончепную речь

слезой, Эмилий, вылей! -

И, нежно другу ткнувшись в френч,

истек слезой Эмилий.

А друг за лаской ласку льет:

- Не плачь, Эмилий милый!

Не плачь! До свадьбы заживет! -

60 И в ласках стих Эмилий.

Смахнувши слезку со щеки,

обнять дружище рад он.

"Кто ты, о друг?" - Кто я? Чекист

особого отряда. -

"Да это я?! Да это вы ль?!

Ох! Сердце... Сердце рапа!"

Чекист в ответ: - Прости, Эмиль.

Приставлены... Охрана... -

Эмиль белей, чем белый лист,

70 осмыслить факты тужась.

"Один лишь друг и тот - чекист!

Позор! Проклятье! Ужас!"

-----

Морали в сей поэме нет.

Эмилий милый, вы вот,

должно быть, тож на сей предмет

успели сделать вывод?!

[1922]

Вокруг "Крокодила"

компания ходила.

Захотелось нэпам,

так или иначе,

получить на обед филей "Крокодилячий".

Чтоб обед рассервизить тонко,

решили:

- Сначала измерим "Крокодилёика"! -

От хвоста до ноздри,

10 с ноздрею даже,

оказалось -

без вершка 50 сажен.

Перемерили "Крокодилину",

и вдруг

в ней -

от хвоста до ноздри 90 саженей.

Перемерили опять:

до ноздри

с хвоста

20 саженей оказалось больше ста.

"Крокодилище" перемерили

- ну и делища! -

500 саженей!

750!

1000!

Бегают,

меряют.

Не то, что съесть,

времени нет отдохнуть сесть.

30 До 200 000 саженей дошли,

тут

сбились с ног,

легли -

и капут.

Подняли другие шум и галдеж:

"На что ж арифметика?

Алгебра на что ж?"

А дело простое.

Даже из Готтентотии житель

40 поймет.

Ну чего впадать в раж?!

Пока вы с аршином к ноздре бежите,

у "Крокодила"

с хвоста

вырастает тираж.

Мораль простая -

проще и нету:

Подписывайтесь на "Крокодила"

и на "Рабочую газету".

[1922]

Напечатайте, братцы,

дайте отыграться.

Есть одно учреждение,

оно

имя имеет такое - "Казино".

Помещается в тесноте - в Каретном ряду, -

а деятельность большая - желдороги, банки.

По-моему,

к лицу ему больше идут

просторные помещения на Малой Лубянке.

В 12 без минут

10 или в 12 с минутами.

Воры, воришки,

плуты и плутики

с вздутыми карманами,

с животами вздутыми

вылазят у "Эрмитажа", остановив "дутики".

Две комнаты, проплеванные и накуренные.

Столы.

За каждым,

сладкий, как патока,

20 человечек.

У человечка ручки наманикюренные.

А в ручке у человечка небольшая лопатка.

Выроют могилку и уложат вас в яме.

Человечки эти называются "крупь_я_ми".

Чуть войдешь,

один из "круп_е_й"

прилепливается, как репей:

"Господин товарищ -

свободное место", -

30 и проводит вас чрез человечье тесто.

Глазки у "крупьи" - две звездочки-точки.

"Сколько, - говорит, - прикажете объявить в бан-

чочке?.."

Достаешь из кармана сотнягу деньгу.