Феликс Кривин - Круги на песке

В наше время былая беда — не беда,
Одолели мы эту беду:
Если некогда нас заедала среда.
То теперь мы заели среду.

Нас природа обратно к себе позвала,
Чтобы мы ее вновь полюбили,
Чтобы мы в ней ходили,
В чем мать родила…
Но в чем мать родила —
Мы забыли.

Трамваи, телеги, кареты,
Троллейбусы и такси
Гоняют по белу свету,
Планету исколесив.
А ноги выходят из моды.
Никто в них не верит всерьез.
Напрасно, напрасно природа
Оставила нас без колес.
Быть может, она поспешила
Тогда по незрелости лет,
А может быть, просто решила,
Что правды в колесах нет.
Мы взяли колеса с бою,
Мы дали природе урок.
От радости мы под собою
Почти что не чувствуем ног.
Колес мы не чувствуем тоже
В стремительный век ракет.
Мы мчимся, мы скорости множим,
У времени времени нет.
Звенят позади трамваи,
Телеги скрипят позади,
И мы от себя улетаем…
Счастливого нам пути!

День прошел, по примеру многих,
И опять на исходе дня
Я сижу, подвожу итоги,
А итоги подводят меня.

Несовершенство двигает прогресс,
Несовершенство камня и металла,
А совершенство от всего устало
И к жизни потеряло интерес.

Несовершенство двигает прогресс,
Несовершенство быта и комфорта,
А совершенство все послало к черту,
Поскольку мягко спит и сладко ест.

Несовершенство двигает прогресс,
Несовершенство знания и мысли,
А совершенству мысли ненавистны,
Ведь легче жить не с мыслями, а без.

Несовершенство двигает прогресс —
Все выше, все быстрее век от века…
И лишь несовершенство человека
Его на землю шмякает с небес.

Из него вышел Моцарт
и ушел в неизвестном направлении.
Из него вышел Репин
и ушел в неизвестном направлении.
Сколько из него вышло великих людей!
И все ушли в неизвестном направлении.

Рассказывают греки,
В их древние века
Текли все так же реки
И плыли облака.
И вот в одной деревне,
В каком-то там дворе,
В каком-то марте древнем,
А может, сентябре
В зубах у древней кошки
Взмолился воробей:
«Поговорим немножко,
А после — хоть убей!»
«Ну что же, я готова», —
Злодейка снизошла.
И вылетело Слово,
Расправив два крыла.
На дерево взлетело
И шевелит хвостом.
А кошка, как сидела,
Сидит с открытым ртом.
(Она бы рот закрыла,
Но, очевидно, ждет:
А вдруг оно вернется,
Влетит обратно в рот).
Сюжет, увы, не новый:
Сиди хоть три часа,
А не желает Слово
Покинуть небеса.
Но я все жду улова,
Хоть понимаю я,
Что убиваю Слово,
Как кошка воробья.
Поймаю — и в два счета
Проткну его пером.
Подобная охота
Не кончится добром.
Пускай оно витает
Свободно в вышине,
Пускай в тумане тает,
Взлетает на волне,
Пускай оно вовеки
Не встретится со мной…
Рассказывают греки.
Запахло стариной.
И снова, снова, снова
Я слышу: в тишине
Непойманное Слово
Летит навстречу мне.

Осел на лире вздумал прозвенеть.
Разок сыграл — и зарыдал от муки:
— Какие уши надобно иметь,
Чтоб вынести такие звуки!

Мы простим нашим предкам отсталость,
Ненаучный к природе подход.
Из того, что от греков осталось,
Мы припомним такой анекдот:
Соловью обещала волчица,
Что она, мол, его пощадит,
Если станет он певчею птицей,
Если песнями ей угодит.
С той поры соловью и не спится,
Надрывает он душу свою.
А волчица
Грустит и томится,
Подвывая в ночи соловью.
И она напрягает усилья,
Чтоб, как он, воспарить в вышине,
И она уже чувствует крылья
Где-то там, у себя на спине, —
Чтоб от суетных дел и привычек
Прямо к звездам рвануться во мгле…
Но мелькнет за кустами добыча —
И волчица опять на земле.
До чего же печальна развязка!
Словно язва на светлом лице:
Поначалу высокая сказка
И житейская проза — в конце.
И сегодня случается встретить
Этот старый-престарый сюжет.
Мы такие же древние греки,
Только младше на тысячу лет.

Лепил Пигмалион
Красотку Галатею.
Извлек из глины он
Прекрасную идею:
Идею рук и ног,
Кудрей, густых и длинных…
А может, не извлек —
Вложил идею в глину?
Ведь глина — прах, балласт,
Бездушная порода.
Но ты хотя бы раз
Вложить в нее попробуй
Все то, о чем тужил,
Одним резцом владея…
Но, может быть, вложил
Он вовсе не идею?
Над глиною корпя,
Не думая о чуде,
Вложил всего себя
В несбыточные груди.
Лепил Пигмалион…
От дел земных отринув,
Извлек из глины он
(А может, не из глины?)
Творение свое —
Красотку Галатею…
А может, не ее?
Ну, что ж, тогда бог с нею!
Но что-то он лепил —
Творец, художник, мастер —
И так себя влюбил
В несбыточное счастье
Что было все — как сон,
Томлением и бредом…
«Наверно, спятил он», —
Сосед шепнул соседу.
Лепил Пигмалион.
Я пусть иной ваятель —
Ну не пигмей ли он? —
Осклабится некстати,
Пусть горе-знатоки
Хулят его творенье.
Творенье — пустяки,
А главное — горенье.

Поэтом был Наполеон, поэтом,
И так умел он мысли выражать,
Что каждый, кто присутствовал при этом,
Уже не мог себе принадлежать.
И не страшны потери и утраты,
И стерта грань между добром и злом,
Поскольку было сказано:
— Солдаты
Владеют — каждый — маршальским жезлом.
И быть не может армии на свете,
Которая дорогу преградит,
Поскольку было сказано:
— Столетья
Глядят на нас с вершины пирамид.
Поэтом был Наполеон, поэтом,
Он так искусно подбирал слова,
Что армия его прошла полсвета,
Поправ чужие земли и права.
И думалось, что слава не затмится,
И слышался уже победы гром,
Когда сказал он:
— Солнце Аустерлица
Взойдет и ныне — под Бородином!
Сказал весьма удачно. Но при этом
Не избежал печального конца.
Поэтом был Наполеон, поэтом…
Поэты, бойтесь красного словца!

О краткость мудрая, прости
Соображенье дилетанта!
Я знаю, ты у нас в чести:
Ведь ты у нас — сестра таланта.