Феликс Кривин - Круги на песке

И мне известно, что стократ
Выигрывает тот, кто краток…
Но все же, краткость: где твой брат?
Куда ты подевала брата?

Да, и за письменным столом
Случаются порою травмы,
Когда стремглав обходишь правду
И сам с собой столкнешься лбом.

И в красоте своей, и в простоте,
В своей любви (и ненависти тоже)
От правды ложь порой отлична тем,
Что слишком явно на нее похожа.

Его романы длинноваты,
А в телеграммах без труда
Он выражается всегда
И содержательно, и сжато.

Какой загадочный писатель!
Но здесь, однако, есть резон:
Ведь там ему за слово платят,
А здесь за слово платит он.

Было сказано давно,
Дескать, надлежит
Брать везде свое добро,
Где оно лежит.

Ваши ж методы, мадам,
Тоже не новы:
Вы добро берете там,
Где лежите вы.

Поэт включил в свой сборник юбилейный
Стихи «Из Байрона», «Из Шиллера», «Из Гейне».
А как украсили бы книжку эту
Стихи из Пушкина, из Тютчева, из Фета!

Ваш слог и бледен, и недужен,
За робкой мыслью не спешит.
Вам тяжело. Излейте душу.
Скажите что-то от души.

Пусть смело вырвется наружу
Все то, что думалось в тиши.
Там, где лишают слова душу,
Там слово лишено души.

Ты не падай, поэзия, низко!
Чтоб избегнуть участи жалкой,
Опасайся стать формалисткой,
Но при этом не будь содержанкой.

Спроси у времени совета,
Оно тебя не подведет.
Но помни, что часы поэта
Должны идти на век вперед.

Из далека,
Из нелегка
Кричит любовь осиротелая,
Кричат пространства и века:
«Мой милый, что тебе я сделала?» [1] Слова Марины Цветаевой.
В ответ лишь прохлада,
В ответ лишь досада,
В ответ лишь бравада
Короткого дня:
«Ну что тебе надо?
Ну что тебе надо?
Ну что тебе надо
Еще от меня?» [2] Слова Андрея Вознесенского.

Не знает легкой участи ТАЛАНТ.
Когда ТАЛАНТ в работе, он — АТЛАНТ.
Когда ж спадает
Творческий накал,
Он мучится, страдает,
Он — ТАНТАЛ.
Из тех же букв,
Из тех же самых букв
Он создан для работы и для мук.

Чем увенчались труды многолетние,
Цели большие и малые средства?
Он-то пытался оставить наследие,
А от него ожидали — наследства.

Известно, что гений — это терпение,
Об этом написано много книг.
Не потому ли в истории гении
Всегда терпели больше других?

Пусть иные становятся в позу,
Это тяжкое бремя неся, —
Проза жизни — прекрасная проза,
От нее оторваться нельзя.

Хоть приносит она огорчения
И исход ее предрешен, —
Лишь в бездарном произведении
Все кончается хорошо.

Мы рождаемся, смеясь и плача,
Пробуя себя на чувство юмора и на сочувствие чужой беде.
Хватит ли нам на всю жизнь слез и смеха?
Хватит, если их не расходовать по пустякам.

На суде, который над нами идет,
Родители наши —
свидетели защиты,
А дети наши —
свидетели обвинения.

Стены устремляются в небо,
Но доходят только до крыши.
Никак они не могут без крыши над головой.

Один сказал: «Как быстро летит время!
Не успеешь оглянуться — кончился рабочий день!»
Другой сказал: «Как быстро летит время!
Не успеешь оглянуться — опять на работу!»
Оба не успевали оглядываться,
Только каждый на свое.

Когда часы отстают, время выглядит моложе.
И тогда непременно куда-нибудь опоздаешь:
Не заглядывайся на молодых!

Время работает на нас,
Не замечая ни нас, ни того, что оно работает.
Так работают в сфере обслуживания:
Не замечая того, что работают, и никого вокруг не замечая.

Количество!
Переходя в качество, оглянись по сторонам,
Чтобы знать, в какое качество ты переходишь.

Добро, которое служит злу, становится злом.
Но зло, которое служит добру, добром не становится.

Разные цветы
Плохо уживаются в общем сосуде.
Они ненавидят друг друга за форму листьев, за цвет лепестков.
Даже в общей своей беде
Они не прощают друг другу различия.

Природа не устает зеленеть,
Открывая нам с вами зеленый свет.
Но мы почему-то упорно идем на красный.

Оптимисты считают, что молчание — знак согласия.
Нет!
Молчание — золото.
Обычный денежный знак.

Книги любят, когда на них обращают внимание.
Пусть ее только раскрыли и тут же закрыли,
Но книга уже вобрала мимолетный взгляд
И долго будет потом вспоминать,
Как ее раскрывали.

Один сказал: «Поговорим в другом месте».
Другой сказал: «Поговорим в другом времени».

Герой былинный, он попал в былину,
Минуя быль.

Трое в одной лодке, не считая собаки, раскачивают
лодку, пытаясь друг друга убедить, что нужно плыть
спокойно, плавно, не раскачиваясь.
Мысль, очевидная для всех, пока ее не возьмешься доказывать.
А станешь доказывать — и она уже не так очевидна,
и все горячатся (не считая собаки), взывают
к благоразумию (не считая собаки) и так
раскачивают лодку, что она того и гляди перевернется.
И собака, которую не считают, угодливо виляет хвостом и заглядывает в глаза тем, троим.
Конечно, ее не считают, и правильно, что ее не считают…
Но если все потонут, пойдет ко дну и она.
Независимо от того, считают ее или не считают.

С тех пор как надолба,
Означавшая приворотный столбик,
Простой деревянный столбик у ворот,
Стала означать противотанковое заграждение,
К ней не подступись.
Даже на танке не подступись.
Теперь она каменная,
Железная,
Противотанковая.
Но она помнит свое первое значение,
То, ради которого родилась на свет.
То, ради которого мы все родились на свет.
И хотелось бы ей стать опять прежней надолбой,
Приворотной, а не противотанковой,
Чтобы приворачивать к себе,
А не отворачивать от себя.
Мы все этого хотим.
Но как это сделать?