Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

И нежно запорхают василиски
Средь васильков, нам предлагая виски,
И гарпии и фурии из ада
Нам вынесут по чашке шоколада.
Кинь грусть! Кинь грусть! И умирать
не надо!
Кинь грусть! Кинь грусть! Кинь грусть!
Кинь
Грусть! Кинь грусть! Кинь грусть!

Вы не спорили, русские мальчики,
О таинственной вещи – бессмертии?
Вот умрем – и? Гробы, точно ларчики,
Открываются просто? Не черти и
Не святые, а черви? В материи
Есть — печально, печально – бактерии.

То надеется, то не надеется
Человек на свое воскресение.
— Ну куда уж там — прахом развеется,
Просто-напросто — дымом рассеется,
Заблуждение, недоразумение?

– А евангельский, давний (не верится?)
Теплый вечер, и Он «у колодезя»?
О, живая вода, жизнь вечная…

— И про дочь Каира — гипотеза,
И о Лазаре — сказка, гипербола.

Ветер в русском саду. И колотится
Красно-серая веточка вербная.

В Россию — ветром — строчки занесет…
Эх, эмигрантские поэты!
Не ветром, а песком нас — занесет.
И стаю строчек у глухих ворот
Засыплет временем — бесчувственным,
как лед,
Как злые зимние рассветы.

Засыплет нас… Но вдруг — раскопки?
…Лес, толпа, Осина бьется на опушке,
И возле черепков слепые черепа,
Как позабытые игрушки.

Протертый череп отражает свет,
А ребра — как рога оленя.
И мелкий щебень радостей и бед
Биограф зачерпнет (зачем, не надо, нет!)
На черном дне реки забвенья.

Но тот, который был когда-то я,
Судом потомства, может статься,
В уютном уголке небытия
Не станет интересоваться.

Человечество? Нет, не хочется
Меланхолия, мерлихлюндия.
О, отпразднуй Праздник Безлюдия
Фестиваль Тоски-Одиночества!

Бал Общественного Презрения,
День Осеннего Равнотления.

Что война, газеты и радио!
То захвачено, то украдено.
Не заслуживает внимания
Планетарная Павиания.
О Эдем, Цитера, Аркадия!

Успокой ты сердце свирелями,
Мадригалами, пасторалями,
Не волнуй ты сердца печалями.
Запоем, хе-хе, менестрелями
Над рассветами и расстрелами.

Говорила Судьба по-жабьему,
Жабьему, жабьему:
«Змей Горыныч научит вас рыбьему,
Крабьему, кк-рабьему
Уму-разуму!»

Змей Горыныч из леса дремучего —
Это чудище мучило, мучило,
Только мучиться нам наскучило —
Мы из чудища сделаем чучело,
Чучело, чучело!

Защебечет Судьба по-птичьему,
Птичьему, птичьему,
И все переменится к лучшему,
Лучшему, лучшему
По щучьему веленью: по щучьему,
Щучьему, щучьему!

Направо кумиры, налево табу.
От них отдохнешь ты в холодном гробу,

Вот идол Работа, божок Чепуха,
А вот, порицаемый, Демон Греха.

И крики шаманов, и жертвенный нож,
И бубны, и маски, и дымная дрожь.

Ах, Демон Греха, он милее других:
Прелестные девы в цветочках одних.

Но, может быть, лучше дышать ветерком
Далекой планеты, где сядем рядком,

Забыв, как лежали, скучая, в гробу,
Средь мертвых кумиров и мертвых табу.

Как рыбка ненасытная пиранья,
Пожрет Ничто страданья и старанья.

Пожрет Разлука, злая барракуда,
Твое животрепещущее чудо.

Давно грызут Заботишки, Страстишки
Твой светлый день, прожорливые мышки.

А Лао-Тце, задумчивый китаец,
Два года жил, самим собой питаясь!

Не лучше ль, коль на то пошло, как
будто,
Себя скормить тигрице, так, как Будда,

И в тень войти приятнейшего сада,
Где ждет Нирвана, лучшая награда?

И сухая ноябрьская ночь
как заросли чертополоха,
огромные заросли
серых колючих стеблей,
сделанных из осеннего ветра,
из жесткого холода,
из вороньего резкого грая.

В такую ночь
в переулки выходят лемуры.
Они качаются, как на лианах,
на черной паутине молчания;

они вращаются вместе с планетой
(только в другую сторону);
они говорят, что нам лучше вернуться
в Туманность Андромеды.

Отрубленную голову Пегаса,
Его большие высохшие крылья
Мне показали в городском музее.

Оскал зубов казался злой гримасой,
В глазницах рос ковыль, покрытый пылью,
В засохшей гриве шевелились змеи.

И, помня участь вещего Олега,
Я отошел, сказав: «Прощай, коняга!
Заездила тебя крутая горка!»

И он взглянул – и улыбнулся горько.

Из шелухи, из чепухи
Плохие шуточки и штучки.
Три ведьмы шепчут мне стихи,
Сидят верхом на авторучке.

Из ночи, дыма и дождя –
Алхимия и ахинея, –
И небо, медленно дрожа,
Внезапно стало зеленее.

Как на ладони бытие –
Немного меда, много яда.
А ведьмы, кутаясь в тряпье,
Мне шепчут: «Малая награда

Тебе: стихи – какая чушь!
Бирюльки, бабочки, безделки.
И не бессмертие, а глушь,
Канава, холод, дождик мелкий».

Параферналия, пора
Абракадабра! Панчатантра!
(Не алгебра и не игра,
А контра-пунктик музыканта.)

Живу, изящными уютами
От ужасов отгородясь
(А время капает минутами
В кладбищенскую непролазь).

Живу, любуясь безделушками,
А вечность тянет, как магнит,
И пасторальными пастушками
(Как неожиданно!) — манит.

Там даже туча, именинница,
Кокетничает с ветерком,
Река целуется, бесстыдница,
С кисельным сладким бережком.

И розовыми хороводами
Пейзанки нежные плывут
В альков с маркизами, милордами,
Маня в изящнейший уют.

Пикник в раю! Сия идеечка
Мне по душе! Адье! Пиф-паф! —
И смерть запела канареечкой,
Остаток зернышек склевав.

Сад султанов, летний вечер сонный
Темный камень, темные бассейны,
В них, как рыбки светлые, окурки.
Со своими гуриями турки
(Сулейманы юные, Гуссейны),
Разукрашенные павильоны.

Абрикосов, персиков нежнее
Розовато-смуглая Зарема,
Бархатистоглазая Земфира
(Легкой стрелкой каждая ресница).