Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Всему блаженно посторонние,
Почти, почти потусторонние,
В незримой ложе театральной
Мы слушаем — полупечально —
Звук облаков на небосклоне и
Начало неземной симфонии,
Прозрачно-ангельски-хрустальной.

Летят с невидимой трапеции
Младые боги Древней Греции
В метафизическом балете —
И в голубой иллюминации
Мы ловим их на небе в сети,
Мы, чемпионы элевации,
Уже на том, не этом свете.

Да ну вас, да ну вас, да ну вас
(Закат, предпоследний, погас).
Житейская глупость и грубость
Уже не касаются нас.

Касаются — влажные ветки
Твоей побледневшей щеки.
Заботы, как бурые белки,
Умчались по веткам, легки.

И где уж, и где уж, и где уж
Нам выжить в житейской борьбе?
А души — не ищут, надеюсь,
Зерна, вроде тех голубей?

Да что там, да что там, да что там –
И мне, и тебе все равно:
К иным, нежитейским заботам
Пускай добавляют зерно.

Пока что — ни много ни мало —
Я в парке часок постою,
Где черная кошка поймала
Прилежную белку мою.

Одна миллионная миллиметра –
Размеры вирусов. Не может быть,
Что в результате тумана и ветра
Они могли тебя убить.

Не может быть, что какой-то вирус
Тебя убивал, как тать, пока
Твои глаза глядели, расширясь,
На посветлевшие облака.

Тебя, вероятно, убил архангел,
Ударил огненным крылом
Воитель в небесном высоком ранге,
Сопровождаемый орлом?

Еще продолжалась инфлуэнца,
Еще ты кашлял и чихал,
Когда он вылетел из солнца,
Как молния сквозь черный шквал?

На горную снежную вершину
Упал его свет, и в тот же миг
Тебя в светозарную дружину
Взял знаменосцем архистратиг?

Барон Мюнхгаузен в пустыне
(Где было жарко, желто, сине)
Увидел двух огромных львов.

Он дрогнул, но, презрев барона,
Они друг друга (хладнокровно?
И кровожадно!) съели. Во!

От них ни крошки не осталось.
И пальма рыжая качалась
Над желтизной, под синевой.

Вот если б в желтеньком просторе
Друг друга съели — Смерть и Горе!
Чтоб лев питался светом звезд

И чтобы в радостном покое
Бежало стадо к водопою
Бессмертных и счастливых коз.

Ветер жизни стихает, слабеет, смолкает
в опадающем, порванном парусе тела.
На темнеющих дюнах
песок вытекает
из огромных песочных часов.
О, разбитый стеклянный сосуд!
Сероватое небо
тусклой раковиной без жемчужин
ранним утром раскрылось
над водою, где спит почернелая рыба, —
тень от лодки Харона.

Если будет война,
Мы уедем далёко-далёко.
Тепловая волна
Наш корабль взметнет кособоко.

Серо-дымчатый гриб,
Точно столп, уцелевший от взрыва,
Будет выше зари,
И мы скажем: — Смотри, как красиво!

На небесный вокзал
Мы приедем, намучившись вдосталь,
Где с ключами стоял
Бородатый курчавый апостол.

И китаец Петров,
Голубой ученик Чу Эн Лая,
Отодвинет засов
На воротах китайского рая.

Случайно случившийся случай. Смешки!
Поэта взяли за жабры.
Всё мелочи, глупости, всё пустяки:
Детали абракадабры.

Да, в Тарара-Бумии нашей — ребят
Жуют без соли убийцы.
Затарара-бумили, милый, тебя
Та-ра, тарара-бумбийцы.

Но это же лучший из всех миров,
Забудем про чушь и муки.
На днях прилетала стая коров
На свадьбу слона и мухи.

Ах, всё замечательно! Видишь — опять
Зима, а за ней что? Осень?
Давайте считать, что дважды два пять,
Точнее, семь или восемь.

Когда-нибудь, потом, потом, впоследствии
(А может быть – уже в апреле?)
Нас всех сполна вознаградят за бедствия,
Которые мы претерпели.

И к вам законы о вознаграждении
Применят, милый, в полной силе:
Какое-то весьма красивое растение
На вашей вырастет могиле.

Увы! Шиповником, который мне достанется,
Потомство будет недовольно.
Все скажут: «Был он, вероятно, пьяница –
Фиалки маленькой довольно».

Тебе достанется не более, а менее,
Но «дальше едешь, тише будешь»,
И все земные недоразумения
Ты, разумеется, забудешь.

Развалины прекраснейших возможностей
Чернеют на свинцовом небе.
И ты глядишь задумчивей и горестней,
Не различая быль и небыль.

Горит огнем и ало, и шафраново
Царевнин терем с пышной башней.
Но ты, бедняга жалкий, с пира пьяного
Уйдешь не солоно хлебавши.

Милой музыкой старинной
Ты печально утешалась.
Тоненько звенела жалость
Каватиной, сонатиной.

Может быть, немые души
Композиторов покойных
Прилетели к нам послушать
Звуков струнных и гобойных?

Звуков легкого сопрано,
Тех, которые звенели
В горле той, умершей рано,
В навсегда истлевшем теле?

— Тот, кто создал их впервые,
Быть не может на концерте.
Музыку, забыв о смерти,
Слушают еще живые.

Мерзлой густой пеленой
Месяц высокий закрыт.
Кажется город ночной
Грудой кладбищенских плит.

Кажется, стаи волчат
Воют и лают: поют.
Может быть, бесы стучат
В мой буржуазный уют?

Пальцы мои леденит
Ночь в погребальном снегу.
В розовый сад Гесперид
Путь я найти не могу.

Мертвенной Летой течет
Ночь в ледяных берегах.
Ветер, и холод, и лед
В дантовских адских кругах.

Многие мечтают: побываю
В Уругвае или Парагвае!
(Там народы целые погибли,
Но летают мелкие колибри.)

На колибри милых мы смотрели
В Гватемале и Венесуэле.
Крылышки волчками у колибри
(Птички очень мелкого калибра).
Ими птичка так поспешно машет,
Что глаза не замечают наши.

Многого не замечают люди:
Плыли мы на белом теплоходе
В голубеющем Карибском море –
Не заметил глаз мой инфузорий.

Мы не видим (посланных нам свыше?)
Злобных демонов и демонишек.
Многого, что не материально,
Мы не видим (— это так печально?).
Как титанов в дивной Атлантиде,
Никогда я ангелов не видел.
Многого увидеть мы не можем.
Я б хотел — Тебя увидеть, Боже.