Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Легкомысленно, прелестно,
Так восторженно-волшебно,
Да! – забыться, закружиться…

Ну, душонка, – Синей птицей.

(«Самой синей? Самой райской?»)

Ну, не смейся, постарайся
Над бедой запеть житейской,
Над водой взлететь летейской…

(«Слушаюсь! Сезам, откройся!»)

Вознесемся, воссияем
Над вороньим грубым граем.
Вырваться, освободиться…

(«Раз! забыться! Два! проснуться!»)

Ну, не надо насмехаться
Видишь: расцветает полночь
Так светло, как белый лотос.

Воздадут тебе сторицей
Там, где туча серебрится.
Ну, душонка, — Синей птицей…

Все хочу я подумать о смерти.
Дождь и ночь. Ай люли, ай люлю!
Вот «последняя воля» в конверте.
Скоро к чертовой бабушке, черти,
Я житейскую прозу пошлю!

Надоели земные уроды
И теченье уродливых лет,
Неудачи, обиды, невзгоды.
О, прожить бы последние годы,
Как волшебно-нарядный балет!

Может быть, это будет картинно:
В розовато-жемчужном трико,
Улыбаясь, качаясь змеино,
Смерть, пленительная балерина,
Подбежит на пуантах легко.

О продолжительности жизни
Статистики нам говорят,
Что, если 6 только не болезни,
Мы жили бы сто лет подряд.
(Осенний день, больничный сад.)

Вчера Иван Петрович умер.
Теперь он в небе, новосел
(Как пчеловод средь желтых пчел?).
В одной из одиночных камер
Он годы долгие провел.

За годы жизни он — не спорьте —
Немало горя перенес.
(Теперь — среди высоких звезд?)
Но важен и другой вопрос:
О продолжительности смерти.

Парижская старая пена,
Осенняя серая Сена,
Сырая стена.

И снова – привычное дело,
И снова — прильнувшее тело,
Где мало тепла.

И дождик мерцает над миром,
Над этим болезненным жиром,
Над черным двором.

К холодным отелям-постелям
(По дням, по часам, по неделям)
Под нежным дождем.

И видеть не грусть и не муку,
А грудь и нежнейшую руку
С пятном, где укус.

«Занимательная грамматика»:
совершенно возможно
неопределенное наклонение
в будущем времени:
УМЕРЕТЬ.

Или это – пример
более определенного наклонения?
Форма безусловного будущего?
Пиши: умереть — инфинитив
(сравнить английское инфинити,
бесконечность).

Есть занимательная математика:
возьмем
неопределенное уравнение
энной степени
с четырьмя неизвестными:
СМЕРТЬ = X
(словами: равняется иксу,

не Христу, а — равняется иксу)
плюс, может быть, вечность,
бесконечность,
ноль в периоде или же — два или три
неизвестных,
абсолютно, мой друг дорогой, неизве-
неизвестных,
в энной степени.

Неопределенное положение
в высшей степени.

Эта льдинка в хрустальном стакане
Да, ледышка, растает сиянье.
Ну и тай, ну и тай, ну и тай!

(А на полюсе солнечный глетчер
Ослепителен, дивен и вечен,
И, за вычетом холода, — рай.)

Уплывает, как тающий айсберг,
Эта жизнь, и кончается праздник.
Говорят: нынче есть, завтра нет.

Но душа, как бушующий гейзер,
Вдруг прорвется сквозь холод и ветер
Или нет? Или да? Или нет?

В безвыходной тюрьме Необходимости,
В застенке беспросветной Неизбежности,
В остроге безнадежной Невозможности

Мне хочется Господней дивной милости,
Мне хочется блаженной Отчей жалости,
Мне этой безысходности не вынести!

Мне хочется прозрачности, сияния,
Прощения, любви, освобождения,
Свободы, благодати, удивления,
Твоих чудес. Чудес! Преображения!

Мне хочется — из мертвых воскресения!

Помнится, Цезарь сказал: – Finis Poloniae. –
Наполеон: — Ты победил, Галилеянин! –
Кажется, Гитлер кричал: – Отдай мне мои
легионы!

Голос (Отелло? Аттилы?): – Noli tangere
circulos meos!
Иродиада вопила: — Надо снести Карфаген!
— Эврика! — крикнул Ахилл, усекая главу
Архимеду.

Ах, да не все ли равно, кто, когда
Говорил, погибал, завоевывал, бился,
губил?
Филистимляне и гунны, Агамемнон, глава
Олоферна,
Валериан император с ободранной заживо
кожей,
Глава Иоанна. Избави нас, Эммануил!

В серебряном небе звенели хрустальные
птицы.
Пустая тюрьма отзывалась Эоловой арфой.
Велел водопад в синеве опустелой больницы.

Гуляли убитые в небе с Марией и Марфой,
И раны их пели, как мелкие Синие птицы.
Кровавые пятна в слезах целовали убийцы.

Последние слезы, как фейерверк, в небе
сияли
И Моцарт играл в облаках на хрустальном
рояле.
Но ты не поверил, ответил: — Едва ли,
едва ли.
И глухо плеснули угрюмые воды Печали.

На последнем вскрытии
врач обнаружил
в моем организме
неизвестные органы.

Ни один мне не нужен,
могу подарить их,
скажем, отчизне
(вы растроганы?).

Если хотите,
могу пересадить их
(они – точно из белого теста)
вам, любезный читатель, –
если в вашем организме,
как полагал Аристотель,
есть свободное место.

Душа, душа, ты ванька-встанька,
А мне – куда уж, не восстать?
Огни земного полустанка —
Без продолженья, так сказать?

Иван Ильич у Льва Толстого
Увидел свет — об этом речь.
Конец — или начало снова?
Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?

Подходит срок и — битте-дритте!
Печален, братцы, наш удел:
Пожалуйте, милейший, бриться!
«Пустынник ахнуть не успел».

Придется, кажется, расстаться
С самим собой. Адье, мерси!
А может быть… А может статься…
До-ре-ми-фа, фа-соль-ля-си.

Где-то светлый Бог, где-то вечный свет.
Предъявить бы счет, возвратить билет.
Здесь нельзя дышать, мне темно от зла.
Дай мне воздуха, света, тепла.

Но хотя я мучаюсь, маюсь, мечусь,
Я билет возвратить боюсь.
Белкой в колесе… Как рыба об лед.
Предъявить не смея счет.

Ты увидел бы взмах моей руки
Над мерцаньем ночной реки?
Ты увидишь тусклую тень — и пятно, –
Если выброшусь я в окно?