Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Вместе дошли до седьмого круга –
А теперь — какой разговор?
Обуревает лучшего друга
Старческий злобный задор.

Все он корит, жужжит, упрекая
Меня в тягчайших грехах.
Словно бы гарпия, фурия какая
Подъемлет пепел и прах.

Чудится ему, что зелием черным
Хочу его извести,
Что сердце его склюю черным вороном
В конце земного пути.

О'кей, бай-бай, прощай, улыбнемся,
Злюка, скажи «изюм».
Мы скоро уснем, уснем, не проснемся,
Зачем этот скучный шум?

Святой блаженствует в экстазе и
Златую осушает чашу,
А нам за наши безобразия
Покажут кузькину мамашу.

Пребольно выпорют бездельников,
Пропишут ижицу — а дальше,
Ой, надававши подзатыльников,
Пошлют куда-нибудь подальше.

В аду, гостеприимной пристани,
Нас черти приютят, наверно,
Но скоро, присмотревшись пристальней,
Пренебрегут высокомерно.

Что ж, посидим над мелкой речкою,
Следя за ангелом крылатым.
Мы не были ни Богу свечкою,
Ни черту кочергой… Куда там!

Ложится свет на листья винограда,
И уплывает горечь и досада.

В саду, где перец, фиги и корица,
Клюет оливку розовая птица.

И пыльный мрамор (лысого Сократа?)
В аллее жив от желтого заката.

А молодая милая туристка
Бежит за белкой, нагибаясь низко.

Козел-сатир таится за колонной,
От времени приятно загрязненной.

И, воскрешая древнюю Элладу,
Туристка превращается в дриаду.

Неплохо бы под этим светлым небом
Стать юношей. Нет, отроком, эфебом.

Не каменным, живым. Родные Музы
Меня спасут от роковой Медузы?

Зеленый скарабей, и черный скорпион,
И ястреб каменный, огромный — Аполлон!

Здесь путь небесных тел исчислил Птолемей
И с ним беседовал зеленокрылый змей.

Средь иероглифов плыла твоя ладья
В темно-зеленый мрак иного бытия.

Здесь правил бог-баран. Священный крокодил
К священной черной кошке с нами плыл.

И большеглазые рабыни — в профиль к нам —
Кормили ибисов, святых, у входа в храм.

А дружелюбный бог (но с головой шакала)
Нас уверял, что смерть — лишь новое начало.

Мы лотос нюхали, и мазью благовонной
Нас отрок натирал, в прекрасное влюбленный.

И в царстве смерти мы — богами становились,
И выходили к нам Изида и Озирис.

Бежал щенок по краю океана
За шестилетним мальчиком, виляя
Счастливым хвостиком. Почти осанна
Была в блаженстве тоненького лая.

Щенок был справа, океан был слева,
И между ними мальчик шестилетний
Бежал в закат вдоль пенного прилива,
И делалось безлюдие заметней.

Вы знаете? И на другой планете,
В галактике далекой и туманной
Вот так же носятся щенки и дети
У берегов другого океана.

Да, так же, так же — ничего не зная
О дальних звездах, грозных и великих,
И не пугает местность неземная
Их — шестикрылых или — шестиликих.

Грех легкомыслия разве простится?
Хочется душеньке в рай попроситься.
(Небо, как терем, как райская птица:
Яркий закат, многокрасочный, длится.)

Много грехов у тебя? Вереница?
Взвыла душа, как на месяц волчица.
Брось, погляди: тишина золотится.
В терем войди, как царева девица.

Видишь: купаются в нежных закатах
Души детей, шалунов плутоватых.
Множество душ, голубых и крылатых,
Реют, прощенные, в Божьих палатах.

Терем в алмазах, сапфирах, агатах.
Только — туда не пускают богатых.
Мы не богатые. В общих палатах
Грелись, тоскуя — в казенных халатах.

Своенравница, затейница, забавница,
Своевольница, Судьба моя, Судьбинушка!
Заиграется, устанет, затуманится –
И куснет меня, драконушко, змеинушка.

А бывает — обернется добрым молодцем,
Подойдет ко мне — царица Шемаханская,
А потом вдруг — печенегом или половцем,
В шапке рысьей или куньей (милость ханская!).

Но слетает слету шапка та косматая,
Говорит Судьба: — Не плачь, сейчас помилую. –
Превращается, гляди, стрела пернатая
В драгоценную Жар-Птицу синекрылую.

Я молю ее: — Судьбинушка, голубушка,
Не ласкай меня так нежно, нежно-бережно,
Дай подольше посидеть у края бережка,
Злая Смертушка презлая, Душегубушка!

Как белые птицы, летали высокие ноты,
И к нам опускались флейтисты с нездешнего неба.
Над пыльной дорогой мерцали следы позолоты,
Как тень Аполлона, как тень лучезарного Феба.

Хрустальная роща блистала над синим заливом,
За старым пророком бежал розоватый ягненок,
И белые кони вослед голубым переливам
Несли золотистых, прекрасных, нагих амазонок.

И полнилось небо конторщиками, продавцами,
Они улетали на радостный остров Цитеру.
Конторские книги махали большими листами,
Сгорая, сияя, волшебно несясь в стратосферу.

И в нежных пейзажах Ватто или Клода Лоррена
Вели хороводы сенаторы и прокуроры.
И туча неслась, в темноте загудела сирена,
А мы отдыхали на ложе богини Авроры.

Убитой было девяносто восемь,
Убийце восемнадцать. Сколько жертве,
Скажите, оставалось жить? Неделю?
Ну а ему? Лет шестьдесят, пожалуй.

Он изнасиловал ее. Старуха
Уж технику любви полузабыла.
Она сама, наверно, удивлялась
Смешному вкусу мальчика смешного.

Мне жаль его. Ее — почти не жалко.
Шел дождь, когда его казнили. Было
Еще темно. Да, то-то и оно-то.
Такие-то дела. И что тут скажешь.

В одну телегу (Пушкин!) «впрячь не можно»
Весь мир (увы!) голодных и рабов.
Телега жизни… Ей не быть порожней:
На ней поклажа из людских горбов.

Веками снился нищим и калекам
Кровавый сон о правде и борьбе.
Но… человек играет человеком,
Пока судьба играет на трубе.

Крик о свободе, то слабей, то гневней,
О равенстве и братстве на века.
Но… проезжают райские деревни,
Как в глупой песне, мимо мужика.

За счастье платил я немалый бакшиш,
А рок, усмехаясь, показывал шиш.