Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Уже полгода, как нет Вас на свете.
Есть то кафе, каштан, Монпарнас.
Афина в шлеме на древней монете,
Мной привезенной, бессмертней Вас?

Я в Греции был. Я не видел Трои.
Не мчался на битву Алкивиад.
Не Одиссей валялся на зное
У опрокинутых колоннад.

Но… мир Одиссеи, мир Илиады…
Солнечный диск метал дискобол.
Рыже-багряный лист винограда
Трогал, играя, легкий Эол.

Над горным обрывом мелькнула серна,
В долине шли овцы и пастухи…
Это голос Ваш, глуховато, мерно
Скандирует греческие стихи?

…Над Люксембургским садом сияя,
Как над Акрополем, как тогда,
Круглится месяц. Нет — мяч Навзикаи!
А души — бессмертны. Бессмертны, да?

Я разломил китайское печенье
С билетиком внутри; мудрец Конфуций
В нем заповедал: избегай эмоций
И презирай житейское волненье.

Мне китаянка подала чоп-суи
И вонтон суп – китайские пельмени –
И про билетик пискнула, что всуе
Всегда и всюду избегать волнений.

И я задумался о смысле жизни
И что такое время и пространство
И долго шел осенней ночью поздней
По улице уныло-протестантской.

И вдруг я оказался, легче ваты,
В китайском умозрительном пейзаже.
Под узловатой веткой угловато
Серела цапля, тонкая, на страже.

И водопадом низвергалась ива,
В зеленом камыше пестрела утка.
На озере не колебалась лодка,
В которой я задумался лениво.

Сокрыла цаплю синяя прохлада,
Плод размышлений оказался горек.
Мы навестили фанзу, где у входа
Светился темно-розовый фонарик.

А выйдя из нее, опять предались
Игре трансцендентальных медитаций,
И показал логический анализ,
Что сердце мира стало синей птицей.

Мы давно отдыхаем
На чужих берегах.
Здесь, над пальмовым раем,
Мой развеется прах.

Нет, какое там горе?
(Ельник, холмик, снега?)
Увезут в крематорий,
Да и вся недолга.

Ни тоски, ни обиды.
Не вернемся домой.
Падай с неба Флориды,
Пепел серенький мой!

Нет, какие могилы?
(Галка, осень, дожди…)
На Ваганьковском, милый,
Не позволят, не жди.

Что ж, ничуть не обидно:
Ведь в могиле темно
И березок не видно,
И не все ли равно?

Я с тобой не поеду
В голубую Тоскану.
По остывшему следу
Возвращаться не стану.

Помню двух флорентинок —
И сестер их в Уффици.
Где кончается рынок,
Там хотел я родиться.

Как пестра Санта Кроне!
Как прохладна Капелла!
Микеланджело: тело,
Утомленное, Ночи.

Мощь и строй синьории,
Пестрота кампаниле.
Мы о чем говорили?
О тебе, о России.

Вход в прохладную казу,
Купол, свет, черепица.
Мне хотелось там сразу
Умереть и родиться.

– Ты Микки Мауса не признавал. Ты говорил:
— Таких существ на свете нету. –
Мой семилетний друг, скептический зоил,
Постранствуй по другому свету!

Твой простодушный ум, твой простодушный смех…
Ты не подозревал, что в той, загробной жизни
Ты встретишь существа еще страннее тех,
Которые придумал Дизни.

Ты не подозревал, что сам Иеронимус Босх
Не мог вообразить невероятных тварей,
Какими населил не Вельзевул, а Бог
Свой светлозвездный бестиарий,

Что даже на Земле есть мириад существ
Необычайней, чем мышонок Микки.
Но что Земля? Что ад? Теперь — ты житель мест,
Где светят ангельские лики.

Не веря ни в какое перевоплощение,
Поэт молился: сделай милость,
Чтоб это маленькое недоразумение
Благополучно разъяснилось!

Ты на меня наслал болезни — но зачем они?
Не надо. Исцели поэта,
Чтобы успел он спеть Тебе свои Те Deum'ы
Вот в этой жизни, в теле этом!

Я знаю, жизнь моя висит на тонкой ниточке.
Удушье. Отворяю окна.
Но даже кровь моя стучит почти ямбически,
Четырехстопно, семистопно!

О, дай мне срок из слов «любовь»,
и «кровь», и «пение»,
А также из любви и крови
(И тра-ля-ля), — о, дай создать стихотворение
Прекрасней райских славословий!

Существа из далеких галактик
С нами выпьют на ты, я уверен,
И по-русски споют нам про чубчик,
Кучерявый, с прононсом просвирен,
Как советовал Пушкин-арапчик.

Уроженцы кометы Галлея
Обожают святая Россия.
Им сказали в Святом Ленинграде,
Что поют при церковном обряде
Про китайца в саду, в огороде.

А в созвездии Пса, где не лает
Каждый третий, проверено всеми:
На Руси при царе Николае
Проживали в Москве и Батуми
Люди с пёсьими все головами.

И турист из Большого Шакала
Знал: Москва при царе состояла
Из одной деревянной матрешки.
Потому-то она и сгорела.
Но пришел царь Сталтан или Мушкин
И построил две новых матрешки.

Был освещен торжественный фасад
Парижской оперы. И был высок, велик
Триумф крылатых Муз, божественный парад.
Я помнил те венки, простертые в закат,
И надпись «Poesie Lyrique».

Я жил в Париже целых восемь лет,
Уехал тридцать лет тому назад.
Там жили русские поэты. Больше нет
В живых почти ни одного. Конь Блед
Умчал их в тот, небесный вертоград?

В землице Франции они лежат.
Они писали русские стихи.
Они из-за кладбищенских оград
Кивают мне: — Хотелось бы, собрат,
В Россию… А? Да где ж: дела — плохи.

В землице русской? У березок, в ряд?
Нет, вряд ли. И мечтать напрасный труд,
Что наши трупы въедут в Петроград
(Что бронзовые Музы осенят
Храм Эмигрантской Лирики?). Капут.
А вот стихи — дойдут. Стихи — дойдут.