Марина Хлебникова - Проверка слуха

Не тюрьма — так сума,
Не сума — так тюрьма…
Говорят, это лучше,
чем съехать с ума…
Говорят, это лучше,
но грань так зыбка:
от «сумы» до «с ума» —
лишь нюанс языка…

Сто тысяч лет с неведомых планет
летят на землю сборщики налогов —
не ангелы, рассеивая свет,
но мытари, отыскивая след,
Божественного промысла — в убогом…

…И день, и ночь, и сотни тысяч дней
они летят, а жатва всё скудней…

Ни ласки, ни слова,
ни звука земного —
корёжься, как должно,
одна — среди ночи,
одна — среди тлена,
одна — во Вселенной…
Наложница —
не-осторожная птица!
На ложном пути ли?
На чистой странице?
И наверно — только
в конце многоточье…
На верном, как пёс дворовой
одиночье…
Не–женщина —
пола какого часть речи?
Неявно — праслово,
неточно — предтеча…
Меж жизнью и смертью
теченье глагола —
нагольная правда
на теле не голом…

Сочится кровь из треснувшей губы,
такое время, что не до улыбок.
И лозунги по-прежнему грубы
для золотых и просто мелких рыбок.

Лелеять этих, нежных, что за прок?
Чуть дунешь — оперение погасло…
В говядине — питательный белок.
В подсолнухах — растительное масло.

…Зачем кормить пугливых ярких дур,
приобретённых оптом за пол-литра,
останками земных литератур
и радостью шемякинской палитры?

Уж как-нибудь — не каясь, но греша, —
Протянет ножки век под «тыры-пыры»…
…В созвездье Рыб уносится душа
быстрее, чем в озоновые дыры…

Пускай не вышла в «дамки» или дамы я,
кручусь, верчусь, а в общем — на нуле,
но верю: ты горишь ещё, звезда моя,
и потому болтаюсь на Земле.
Творю грехи, слагаю покаяния,
«бросаю тень» на Женщину и Мать,
и руку для земного подаяния
всё так же не умею подавать…
Звезда моя! Вот выдалась оказия,
и пар валит от кончика пера!..
Пока ты терпишь эти безобразия,
я знаю — уходить мне не пора!..

Вот и всё: прикушена губа,
корочка отсохла и забыта…
…Съедена высокая судьба
неизменной низменностью быта…

Это не боль и не мука —
горе не стоит гроша…
Милый! Я плачу от лука,
что же меня утешать?

В той шелухе шелковистой
горечи бабьей жильё.
Может, тут дело не чисто,
только ведь дело — моё!

Спросишь: «Обида ли? Скука?»
Скажешь: «Сама не права!»
Если я плачу от лука,
не помогают слова…

На этот снег — закатный, розовый —
не вам бы, братцы, косоротиться!..
Пляшите! Меншиков в — Берёзове,
и он оттуда не воротится…

Опало золото сусальное,
остался ряженый — не суженый…
Князьям российским стать опальными
так просто, как зевнуть за ужином.

Скоропостижное забвение,
скоропалительные проводы…
Он не вернется до Успения,
он не успеет… Да и повода

не сыщется. В домишке рубленом,
как в детстве всё — чугун да братина,
Светлейший грош — как сдача с рублика,
щи, дух квасной, пирог с зайчатиной…

Запропали где-то ключи,
а больше ничего не случилось.

Чей-то кот нагадил под дверь,
а больше ничего не случилось.

Обозвали дурой в метро,
а больше ничего не случилось.

На ботинке лопнул шнурок,
и больше ничего не случилось.

За зимой явилась весна,
но больше ничего не случилось.

Без причин распухла десна,
но больше ничего не случилось.

Если можешь, цепь оборви,
назови последствий причину —
просто не случилось любви,
значит, ничего не случилось…

Повезло всаднику без головы:
ему не морочат голову соседи,
и начальство не устраивает
головомоек.
Он не теряет голову от любви
и горя,
у него не болит голова от забот…
И при этом, он ещё и путешествует…

Гололедица облила акации
прозрачным леденцовым скафандром.
Город звенит, хрустит и боится —
дворники солят тротуары,
тротуары просаливают прохожих,
прохожие роняют солёные словечки,
которые падают отвесно
и превращаются в соль земли русской,
упакованную в серый картон,
выданную красноруким дворникам,
рассыпанную по тротуарам,
разъедающую ботинки прохожих,
которые роняют соленые словечки,
потому что
всё равно скользко.

Баллистика есть точная наука.
Когда в твоих руках согнётся луком
упругий стан,
и к тёмным небесам
закинутся грудей боеголовки,
прошу тебя:
не божьею коровкой,
но мужем выступай!
И за тобой
останется сладчайшая победа!..
«Будь же стратегом, Лебедь!» —
просит Леда,
но Он опять под властью Ганимеда,
вчерашних сплетен, сытного обеда —
и не готов вести священный бой…

Когда до сна какой-то краткий час,
бывает так: нашарю вдруг пятак,
оглаженный бессчётностью касаний,
потёртый и заношенный в кармане,
для верности прищурю правый глаз
и — как влеплю в орлянку сам-на-сам!
И выиграет правая у левой
рука, но всё равно не станет драться,
не скажет «Нам давно пора расстаться!»,
не сложит тихий кукиш за спиной,
сообразуясь, верно, с головой —
хоть глупой — но одной.

У грека негреческий профиль — такая беда!
Потомок Ахилла прохожим суёт лотерею,
дрожат у причалов, как в оные годы суда,
и дико растут апельсины вдоль улиц Пирея…

А я строю горку из косточек синих маслин,
тяну потихоньку из крохотной чашечки кофе,
решая в уме с ударением: эллин — элл ин?
Хоть это неважно — у грека негреческий профиль.

Озабоченной мухой, бодающей тупо стекло,
деловым паучком, отрезающим мухе пути,
домработницей Тоней, уверенной, что истекло
время жизни пустых насекомых, и надо мести
паутину со стен, а нахалку прихлопнуть к окну
пожелтелой газетой, свистящей и жесткой, как кнут, —
кем я стану, когда, отбоярив земную вину,
из иных измерений меня в эту точку вернут?

Халвою и серой пропах —
с улыбкой на странных губах,
всегдашним изгибом:
о, чья-то погибель!
И чья-то надежда и страх!..
Из почки, из точки, из споры,
из — даже не на спор — но ссоры —
осколок зеркальный
мне — каменной, скальной,
бегущей от всяких повторов,
ты выпал!
Козырная карта!
Кому?! Безголовой, азартной!
До линий руки отраженьем,
до вдоха, до века суженья!..
…О, бедные матери Спарты!