Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

О, если б были все такими
В юдоли этой — видит бог, —
Тогда б поэт, живя меж ними,
Ни мыслить, ни творить не мог!
Он схоронил бы все надежды,
Он, в клочья разорвав одежды,
Главу бы пеплом посыпал
И, ожидая вечной ночи,
В отчаянье, смеживши очи,
«О, горе, горе!» — восклицал.

Но нет! Творец в своей безмерной,
Неизреченной доброте
Не возвратит нас в век пещерный,
Не даст погибнуть в темноте!
Ведь солнце с теплыми лучами,
Под вечер прячась за горами,
Не гаснет все же до конца,
И теплятся во мгле безбрежной
Луч света на вершине снежной,
Луч мысли на челе певца!

Итак, мужайтесь все, кто страждет,
Кого тревоги давит гнет,
Кто избавленья ближних жаждет,
Но справедливости не ждет!

Не унывайте, молодые,
Считая, что рассвет далек,
Что утвердились дни худые
На бесконечно долгий срок!

Все, потерпевшие крушенье
И уцелевшие в волнах,
Крепитесь, веруйте в спасенье,
Уймите дрожь, умерьте страх!

Мужайтесь! Пусть клубятся тучи,
Пусть жуток непроглядный мрак, —
Его рассеет вихрь могучий,
Сверкнет спасительный маяк!

Утихнет шторм; над гладким морем
Проглянет ясный небосвод…
Восстаньте, сгорбленные горем!
Да будет день! Смелей вперед!

Народы, слушайте поэта!
Во тьме безвременья лишь он
Способен видеть проблеск света,
Небесной искрой озарен.
Он различает и зимою,
Под заснежённою землею,
Зерно, что к лету даст росток;
Как морю, ветру, лесу, полю,
Ему, свою диктуя волю,
Все тайны открывает бог.

Он, словно сквозь терновник колкий,
Сквозь град насмешек и острот,
Сбирая бережно осколки
Традиций вековых, идет;
Из тех бесхитростных традиций
Все благородное родится,
Все честное, что в людях есть;
То, что народ растил веками,
В былое уходя корнями,
Несет нам будущего весть.

Поэт, как солнце, излучая
Сияние души своей,
Страданья людям облегчая,
Их исцеляет от скорбей.
Поэт предвидит путь вселенной;
Он светоч истины нетленной
Несет лачугам и дворцам,
И этот светоч благородный
Звездою служит путеводной
И королям и мудрецам.

Как в дремлющих прудах среди лесной глуши,
Так видим мы порой на дне людской души
И ясную лазурь, где проплывают тучи,
Где солнца луч скользит, беспечный и летучий,
И тину черную, где мрак угрюмо спит,
Где злобных змей клубок невнятно шелестит.

Весь мир поет, жужжит, сияет:
Паук, прядильщик и портной,
Тюльпанов лепестки скрепляет
Тончайшей сеткой кружевной;

В пруду кишит букашек стая,
На них большая стрекоза,
Лазурью крылышек блистая,
Таращит круглые глаза;

Льнет роза к нежному бутону,
От страсти пламенной ала,
А на ветвях поют влюбленно
В закатном свете два щегла,

Как будто воспевают птицы
Творца, чья легкая рука
Окрасила в кармин ресницы
Для неба — синего зрачка;

В лесу лосенок несмышленый
Играет, расшалившись вдруг;
Броней тяжелой, золоченой
На плюше мха сверкает жук;

Луна до ночи в небе встала,
Как выздоровевший больной,
Ее глаза, как два опала,
Покрыты томной пеленой;

Пчела над лютиком резвится,
От меда сладкого пьяна,
А пашня дышит, шевелится, —
В ней прорастают семена!

И все живет, и все играет —
Луч солнца на коньках домов,
Тень, что по речке пробегает,
Синь неба, прозелень холмов,

На склонах мак и клевер красный…
Природа, полная любви,
Мне говорит с улыбкой ясной:
Не бойся, человек, живи!

С тростинкой хрупкою надежды наши схожи,
Дитя мое, в руках господних наши дни,
Всей нашей жизни нить в суровой власти божьей,
Прервется нить — и где веселия огни?
Ведь колыбель и смерти ложе, —
От века на земле сродни.

Я некогда впивал душою ослепленной
Чистейшие лучи моих грядущих дней,
Звезду на небесах, над морем Альциону
И пламенный цветок среди лесных теней.
Виденья этой грезы сонной
Исчезли из души моей.

И если близ тебя, дитя, рыдает кто-то,
Не спрашивай его, зачем он слезы льет, —
Ведь плакать радостно, когда томит забота,
Когда несчастного жестокий рок гнетет.
Слеза всегда смывает что-то
И утешение несет.

Вас сколько, моряки, вас сколько, капитаны,
Что плыли весело в неведомые страны,
В тех далях голубых осталось навсегда!
Исчезло сколько вас, — жестокий, грустный жребий!
В бездонной глубине при беспросветном небе
Навек вас погребла незрячая вода!

Как часто путь назад не мог найти к отчизне
Весь экипаж судна! Страницы многих жизней
Шторм вырывал и их бросал по волнам вмиг!
Вовек нам не узнать судьбы их в мгле туманной.
Но каждая волна неслась с добычей бранной:
Матроса та влекла, а та — разбитый бриг.

И никому не знать, что сталось с вашим телом,
Несчастные! Оно, по сумрачным пределам
Влачася, черепом о грани камней бьет.
А сколько умерло, единой грезой живших,
Отцов и матерей, часами стороживших
На берегу — возврат того, кто не придет!

Порой, по вечерам, ведут о вас беседы,
Присев на якорях, и юноши и деды
И ваши имена опять твердят, смешав
Со смехом, песнями, с рассказами о шквале
И с поцелуем тех, кого не целовали, —
Тогда как спите вы в лесу подводных трав.

Мечтают: «Где они? На острове безвестном,
Быть может, царствуют, расставшись с кругом тесным
Для лучших стран?» Потом — и имена в туман
Уходят, как тела ушли на дно бесследно,
И Время стелет тень над вашей тенью бледной, —
Забвенье темное на темный океан.

Вас забывают все — с тем, чтоб не вспомнить снова:
Свой плуг есть у того, свой челн есть у другого!
И только в ночь, когда шторм правит торжество,
Порой еще твердит о вас вдова седая,
Устав вас ожидать и пепел разгребая
Пустого очага и сердца своего.

Когда же и ее закроет смерть ресницы,
Вас некому назвать! — ни камню у гробницы
На узком кладбище, пугающем мечту,
Ни иве, что листы роняет над могилой,
Ни даже песенке, наивной и унылой,
Что нищий пропоет на сгорбленном мосту!