Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Я взвыла на алом снегу.
Вам болью моей не согреться.
Вонзилась на волчьем бегу
горячая пуля под сердце.
Вам нечего даже прощать.
А всё ж вам, беспамятным, в лица
моя усмехнется душа
глазами убитой волчицы.

Я тебя позову в свое дикое детство,
Как в заросший крапивой заброшенный сад.
Будем жить через речку, почти по соседству.
Будем верить — от взрослых тайком — в чудеса.
Мне на плечи ложится вековая усталость.
Моя девочка-фея, мой друг и кумир,
Ты одна разгадала и сберечь попыталась
Заколдованный мой, опрокинутый мир+

Письмо под Рождество. Прохладно-вежливо.
Кто пишет — не понять. Чужая женщина,
Что музой маленькой была.
Осталась в сказке беззаветной.
Но Время вылакало полдень летний
И звонкий плеск упрямого весла.
Я мщу словам за одиночество.
Я в шутовской свой мир надежды поселил,
Дурацким колпаком от злобы мир укрыл.
Мне хохот в спину, хохот, как картечь,
Ведь главного не высказать и не сберечь.
Алиса, неужели я старик?..
Никем любим доселе не был,
Но в памяти твой детский лик
Хранил от времени и неба.
Письмо под Рождество. Прохладно-вежливо.
Кто пишет — не понять. Чужая женщина,
Что музой маленькой была.
Опять, я чувствую, кому-то там хохочется.
И снова мщу словам за одиночество.
И в колпаке дурацком мир мой корчится.

В Город Забытых Поэтов
осень пришла босая
и принесла с собою
пепел отцветших слов.
Город Забытых Поэтов —
он по соседству где-то
с Царством Брошенных Кукол
и Городом Детских Снов.

Тройка-осень. Ретивая поступь
золотых, красногривых коней.
Все окончилось странно и просто,
ни о чем на земле не жалей.
Кони ярые чуют погибель,
ибо Время — суровый ямщик.
Поразвеялась жизнь, аки небыль,
лишь безумный бубенчик кричит.
Тройка-осень уносит счастливцев.
Кто остались, те плачут и лгут.
Здесь подковами палые листья
задымились на первом снегу,
и в лазури звенят колокольцы…
Исчезающей тройке вослед
в маске горького злого пропойцы
смотрит в небо забытый поэт.

В этом городе серые стены,
но к жилищам подходят осины,
как танцовщицы древних племен.
Это город холодных рассветов,
это город забытых поэтов,
это город печальных сюжетов,
это город, нелепый, как сон.
Здесь проходят, как призраки, годы,
здесь седые смиренные воды
и надежды далекий маяк.
Этот город похож на Венецию,
лодки-птицы печали таят.
И, наверное, можно согреться
горько-алым вином забытья.

В Город Забытых Поэтов
приходят дожди-почтальоны,
приносят осенние письма
в конвертах златых и зеленых.
Кому-то письмо от Музы,
кому-то письмо от Смерти.
Скупа лишь Земная Слава
на вести в осенних конвертах.

Снова душевный простой разговор,
снова шумит добрый старый мотор,
а за окном деревушки мелькают.
Знаю, дорога — суровый отбор,
здесь не остался ни подлый, ни вор —
честных она выбирает.
Знаю, у трассы законы свои:
видишь беду — тормозни, помоги,
истина жизни простая.
Нас испытала дорогами Русь.
Здесь не остался ни слабый, ни трус —
сильных она выбирает.
А в городах что ни слово, то ложь,
а в городах продаются за грош.
В верстах безкрайних правду найдешь:
лучших камаз выбирает.

Все мы знаем, почем он фунт лиха
и почем шоферская верста.
Что ж, поедем за солнышком тихо.
Только с виду дорога проста.
Солнце мчится дугою над трассой,
словно знак, разрешающий гнать.
На чужих перекрестках опасных
оно будет, как друг, защищать.
Солнце, рыжая жар-птица,
просто в руки не дается,
впереди машины мчится,
в лобовое нам смеется.
Городов мы лишь видим обрывки
лоскутами окраин цветных.
Тучи хмурые чешут загривки
о дома, и нет радости в них.
Нас прозвали «Искатели солнца»,
одержимых мечтой для людей —
в затемненные болью оконца
бросить горсть огнекрылых лучей.

Словно у двери закрытого храма
В зимнем, слепом да неблизком краю —
У изболевшей души твоей, мама,
Калекой, чужой прихожанкой стою.
Может, невольно я варваром стала?
Держит за горло смертельная тьма.
Верно, когда я живая сгорала —
Выла, металась — и храм подожгла.
Поздно. Не смею молить о прощеньи.
Ты не откроешь для грешной врата.
И убегу нераскаянной тенью
Куда-то, где хищная ждет темнота.

Дочь — обломленная ветка.
Ранним цветом — белым хмелем,
Ранним цветом — тайной болью, —
Ветка для чужого дома.
Корни древа — память-горечь.
Листья-дни — обрывки жизни:
Отшумят и разлетятся…
Яблоня простит прощанье.
Дочь — отломленная ветка.

Мама,
мученица моя мама!
Верно, дитяти твоему
кто-то подменил душу:
мою вынул,
а вложил Каинову.
Прости меня!

Наша горькая вражда —
Спор серпа с травою дикой.
От жестоких слов твоих
Рухну мертвой повиликой.
Не на равных этот бой.
Не чужие мы с тобой.
Поле в росах, как в крови,
У травинок рвутся жилы.
Не прошу твоей любви —
Я ее не заслужила.
Ночь подходит. Кончен спор.
Травы горькие — в костер.

Душа распахнута, как горница,
где много лет никто не жил.
Лишь рыжий месяц, друг бессонницы,
в окно разбитое светил.
Да яблоня, морозом битая,
молилась хрипло у стены…
Душа моя, изба раскрытая,
приют пустынной тишины.
Придет Хозяйка, Дева тихая,
очаг застылый разожжет
и вековую пыль усталости
с иконы бережно сотрет.