Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Сгодятся мои стихи,
пойдут на растопку печи.
Огонь златым волком степным
набросится на добычу.
Какой же еще с них прок? —
Латать в людских душах раны…
Мой дикий, зоркий мирок
кажется вам обманом.
Чужого от бездны спасти —
свой белый день покалечу!..
Сгодятся мои стихи,
пойдут на растопку печи.

Кровью по снегу — повесть волчицы
юный и смелый читал следопыт.
На золотой мальчишьей реснице
первою болью слезинка дрожит.
Милый, не бойся, жизнь наша — травля,
тысячи ружей над дикой тропой.
Ребенок мечтает: злобу исправлю,
мир наряжу в добро и любовь.

Не пугайся — от касанья пули
наискось — охотники зорки! —
сивого тумана зачерпнули
темные горячие виски.
Помнишь, были солнечные крылья,
ореол мадоний за плечом.
Эти крылья прожжены навылет…
Нипочем, родимый, нипочем.
Я как прежде, я тебе родная.
Ты прости, что загубила лик
и что душу плохо сохраняю…
Я воскресну, если повелишь.

Прибегу к лесному озеру
Крикнуть про свою беду.
За кровавыми осинами
Скит разрушенный найду.
Там, где странник Богородице
Свечку желтую зажег,
Травы горестные клонятся,
И в чащобе нет дорог.
Волчьи тропы сокровенные
И таежная звезда —
Там, где нас судьба приметила,
Породнила навсегда.
Где рассветы негасимые
Повстречали мы вдвоем —
Ту часовню, лебедь белую,
Добивали топором.
Где-то пляшет с дьявольским оскалом
Жуткий век на пепле и крови.
А березы здешние, как свечи,
Светят в память той земной любви.

Собираю в котомку все дары усталого дня:
чье-то доброе слово, затертое, будто монетка,
нежность кошки бродячей, что другом избрала меня,
и зацветшей сирени несмелую первую ветку.
Всё запомню, что дарят последние дни.
Ни о чем на земле не жалею.
Тонкий месяц, похожий на ангельский нимб,
я заметила нынче впервые.

Заря тонула в озере Октай.
Седые волки приходили к келье,
с моей ладони брали теплый хлеб,
как доброе, безхитростное зелье.
Клянусь, что страха не было в глазах
янтарных волчьих, ни в девичьих серых.
А был покой, и светлая слеза,
и благодать прощения и веры.

Спускалась к речке молодой.
В моем ведре заря умылась.
И расплескалась Божья милость
студеной чистою водой.
Здесь изб бревенчатых ряды,
как декорации, убоги,
глядят на новую дорогу
и века черного следы.
Как сотню лет тому назад,
калитка всхлипнет, крикнет кочет,
и Русь, восстав от страшной ночи,
откроет светлые глаза.

Солнце вышло на проталины,
с горки желтая вода.
Злого города дыхание
не доносится сюда.
Здесь и времени не плачется,
потеряемся в веках.
За ворота вышли старицы
в теплых, с маками платках.
Тихи улицы сутулые,
пляшет солнце по дворам.
За еловым древним сумраком
рвется к небу белый храм.

Горем чужим, будто черствым ломтем,
давятся люди, царапая горло.
Думают, купят такой добротой
место в Раю, как гостиница, теплом.
Очи, как раны, ладонью зажму —
упаси Господи плакать при людях.
Не приютилась я в вашем дому.
Простите, милые, вы мне не судьи.

Мертвые колокола
повешены на звонницах высоких,
как мученики
с вырванными языками.
Кто отнял у них голос?
Настанет белая заря,
когда они заговорят.
Они воскреснут,
тишину пронзит набат,
и перед ними ниц падут немые города.
В полете звоны радужные птицы,
ночь опалят свтым огнем.
И обреченных просветлеют лица.
Прольется благовест,
как солнечный янтарь.
Когдав в оглохший мир придет Звонарь…

Наплодила стихов,
Как бродячих щенков.
Они тычутся людям
В сердца и в ладони.
Кто-то мимо пройдет,
Кто-то в дом свой возьмет,
Кто-то бранью и камнями гонит,
Говоря, что добрей
Утопить их в ведре.

Над крестом ржавый ковш луны.
Волчий крик вдали за погостом.
Оправданье моей вины
Оказалось до боли просто.
Мне не горько уйти одной.
Лишь у Бога прощенья просила.
Мне не страшно в земле родной,
Под шиповником огнекрылым.
Просто жизнь мне была как смерть.
А теперь умерла — воскресла.
Покореженный ковш луны
Проливается светом небесным.

Стихами твоими, как красными нитками,
Латаю души моей лютую рвань.
Ищу палисад с потемневшей калиткою,
Где любящий кто-то дождется меня.
Дождется, простит мне и нервы колючие,
И режущий горло полуночный крик.
Там буду кому-то желанной и лучшею.
Там в горнице — Божий немеркнущий лик.

Когда тугие стрелы запоют,
О злой моей погибели звеня,
Поверьте — клены рыжие придут,
Срываясь болью с мощного корня.
Они придут и защитят меня.
Когда мишень приметную всерьез
Жизнь начертает на моей груди,
Меня обступит хоровод берез,
От человечьей злобы защитит.
Придут меня утешить и спасти
Лесная птица и бродячий пес.

По деревне горят иконы.
Так, что больно от дыма глазам.
Вдоль дороги шершавые клены
Кровоточат, как образа.
Чуть светлей, между утром и ночью,
Неба дымный болезненный лик.
И шатаясь, как раненый кочет,
Из трактира плетется мужик.
Босиком, нараспашку рубаха.
В кабаке свою душу забыл.
За помин, верно, горькую пил.
А деревня притихла, как плаха.
Смотрит, в небе над ним хохочет
Окровавленной пастью заря.
Прохрипл мужичонка: Боже,
Упокой со святыми царя!..
А в ответ лишь ожглась крапива,
Испугавшись той пьяной мольбы,
Да брехнул чей-то пес лениво
От рассохшейся черной избы.

Я прожду тебя ровно три тысячи дней.
А потом я зверицей лесной обернусь.
И уйду за погост, за тропу нелюдей,
Где вскричала крестами погибшая Русь.
Нежный образ девичий меняю на клык,
И на шелест осины — человечий язык.
Я забуду дорогу к людскому жилью,
И ненужное сердце отдам воронью.
Только — так я пою в озаренной ночи
При сияньи луны — поминальной свечи,
Что ты станешь искать меня в чаще лесной,
Позабыв о привычной тревоге дневной.
Только поздно, родной.
Эти рощи — мой дом. Волчья стая — семья.
Я убила любовь. Я теперь не твоя.